Желай осторожно (СИ)

Для помещения для уединенной молитвы здесь было слишком много мирского. Или это в мою честь послабления? Доспех тут тоже был, как и говорил Вовыч, возвышенный до зубовного скрежета, золоченый и в лаврах. И совершенно пустой. Из божественного наличествовало только огромное, почти во всю стену, панно, изображающее некоего абстрактного воителя с мечом и с солнечным галом за мужественными широкими плечами. Все обозримое пространство до самого горизонта занимали враги разных калибров в одиночку и ратями, живые и побежденные. Побежденные были представлены как целиком, так и по частям. Надо думать, это воитель постарался. А так же у ног божества имелся сонм разных геральдического вида чудищ, всяких волков, медведей, двуглавых орлов и прочих химер. В небесах зловеще сталкивались тучи и эпично парили изрыгающие пламя драконы. Огонь они изрыгали на вражьи рати, а, значит, были за наших. Кресло оказалось удобным, а вино, хоть и сильно разбавленным, но вином, и я задремала.

Проснулась от ощущения, что за дверью кто-то стоит. Дернулась, толкнула столик, озадаченно брякнула посуда. Сильно хотелось пить. Сходила в умывальник за водой, напилась. Оставила стакан на столе и подошла к двери. Постояла. Решилась и выглянула. Скамеечка, на которую присели двое послушников (да, да, караулить, чтоб не сбежала, не иначе), после того, как меня сюда привели, пустовала. Я закрыла дверь, желание сделать ноги прямо сейчас обуяло с новой силой. И я уже вот-вот ему поддалась, даже дверь приоткрыла…

— Пст! Ринка! — прошелестел доспех.

Я спешно захлопнула дверь и обернулась. Голос вначале шел с помехами, но потом радио настроилось.

— Это их божественное фонит сильно, чуть продрался. Так и норовит обратно вышвырнуть. До воззваний гораздо легче было. Как ты тут?

— Поела, попила, попи… хм, поспала, теперь вот образами любуюсь и размышляю о божественном, как и положено благочестивой благословенной невесте, — сложив ручки перед грудью с придыханием возвестила я. — Что в миру тварном делается?

— Да ничего такого не делается. Стемнело уже давно. Тва… Гости обедают и дегустируют изыски королевских погребов, готовясь к главному зрелищу. Жених твой сияет, как начищенный самовар, и греется в лучах славы. Хамло объявлялось, хмурое и злое. Но я так понял, он почти всегда такой, потому никто особо и не удивился. Зато бабы пол слюнями закапали везде, где он пробежал. Вот талант! А тебе так ничего в голову и не пришло? — Я неопределенно дернула плечами. — Что ты вообще про него знаешь?

— Знаю, что он не вампир и мыслей не читает, а я просто слишком выразительно думаю. — От воспоминаний о наглых зеленых глазах канцлера стало одновременно горько и тепло. — Он какой-то загадочный оборотень и маг, и зарастает на нем все, как на собаке, разве что кровь тварья попадет, тогда приходится… пришлось помогать. А еще он сквозь завесу ходит и в другие миры, только надолго ему туда нельзя. И ключ от границы у него. Настоящий, а не тот, что Вениану папа поиграть дал. А еще я, кажется, очень… очень сильно…

— Светлейшая княжна, — в дверь постучали. — Нам пора.

В коридоре оказались прежние послушники и, неожиданно, королева. Я присела в реверансе, но меня остановили, не дав завершить движение.

— Ваше величество, чем обязана?

Королева вошла, послушники остались в коридоре.

— Сейчас время матери, — сказала она, потянулась, распустила шнуровку на моем верхнем платье, и помогла его снять. — Вашей давно нет в живых, а я скоро стану для вас кем-то вроде нее, поэтому примите мою помощь и совет, Мари-Энн.

— С благодарностью, ваше величество.

Мне поправили волосы и сбившиеся нити ожерелья. Одернули подвернувшиеся юбки. Затем королева встала передо мной и, мягко коснувшись моей щеки рукой, произнесла:

— Вам предстоит стать женой и источником, и в момент единения между вами и моим сыном не должно быть фальши, только чистые намерения, вне зависимости от того, на чем они будут основаны, на любви, симпатии или договоренности. Иначе ничего не выйдет. Если станет страшно, можно закрыть глаза, но не сердце. А теперь, идемте. Время пришло.

48

У входа в зал меня ждал князь. Было видно, что он волнуется, но рука, на которую мне предстояло опереться, не дрожала, в отличие от моей.

— На тебе лица нет, дитя, глаза одни, но даже так ты прекрасна, как была прекрасна твоя мать в день нашей свадьбы.

— Батюшка, простите меня.

— За что, горюшко?

— Я ведь ничего не помню до того дня, как на нас напали по пути в Казскию, совсем ничего, ни вас, ни сестру, ни дом наш в Мезерере, ни как жила там. Как не было ничего. Словно здесь все началось.

— Знаю, — ответил князь. — Мертвым сном спала шестеро суток, на седьмые призвана была и кровью родной тебя удержали. Кровью родной, волей Светолого и умением. За то первенца королевского благодарить. Как уснула, на третий день сам приезжал, за кровью. С материной надежней было бы, да и с моей хорошо вышло. Ты гонором и статью в нее, а кровью истинно Стержина. Так что соберись. Дон Стерж слова назад не берут.

— Батюшка, а мне надо будет у алтаря что-нибудь говорить? Клятвы?