Желание

Диккенс видел вчера, как Эллен, которой на вид было не более шестнадцати, играла роль Гипомена, мужа Атланты из одноименной пьесы, и она показалась ему хорошей актрисой, да и ножки, подчеркнутые трико, были тоже прелестны. Корнфорд прошептал ему, что одна из сестер – просто потрясающая актриса и что их мать очень уважаемый человек в театральной среде. Одним словом, все четыре особы Тернан – настоящие профессионалки, хорошо воспитаны и, что немаловажно, свободны именно в те числа, на которые был арендован Зал свободной торговли в Манчестере.

– Если хотите, я могу поговорить с распорядителем насчет платья. – Диккенс оглянулся на Эллен. У нее были пронзительно-синие глаза. Ее ноги были обтянуты тонкими чулками. О, какие ноги…

– Что вы, я совершенно спокойна за дочь, мистер Диккенс. Я умею настоять на своем и не допущу никаких унижений. Ее имя – наше имя – всегда будет на высоте.

– Не надо никому разговаривать с распорядителем, – вдруг вмешалась девушка. – Я буду играть так, как считаю нужным, и будь что будет. – Она гордо вскинула голову, и на щеках ее заиграл румянец.

«Гибель неизбежна, да пребудет гибель, может, и во благо», – продекламировал Диккенс. Он опять не смог удержаться от лицедейства.

Но миссис Тернан почему-то решила, что все срывается, и торопливо произнесла:

– Хорошо, мистер Диккенс, каковы будут ваши встречные предложения?

Эллен было все равно, она даже не слышала, что ответил Диккенс. Она смотрела на его руки, когда он декламировал. Так вскидывает крылья дикая птица, попавшая в клетку.

Глава 7

Позднее, медленно угасая на борту «Эребуса» среди нескончаемых сумерек арктической зимы, слушая, как ломаются и трещат под напором льда доски обшивки, из которой уже вышла вся смола, – сэр Джон наконец понял, как трудно было ему губернаторствовать на острове, который был для кого-то тюрьмой, а для кого-то ярмаркой. Его открытый нрав, нерешительность, подход к делу без всякого коварства, отказ держать доносчиков, неумение пойти на компромисс, его аристократизм и неприятие всяких интриг, когда одного нужно приблизить, а другого отдалить от себя, непонимание того, что на Земле Ван-Димена нужно чередовать кнут с пряником, – все это привело к тому, что над ним сначала посмеивались, а потом и вовсе стали презирать.

Он вел остатки своей экспедиции вперед, и весь предыдущий месяц держался южного курса, чтобы разведать местность. Но, не обнаружив ни единой зацепки среди бесконечной снежной пустыни, Франклин решил вернуться к своим кораблям, чтобы переждать зиму. Ко всеобщему ужасу, «Террор» был уже раздавлен льдами и затонул – лишь торчал между льдин кусок обломанной мачты. Теперь у них оставался только «Эребус».

Добравшись до кабины капитана Крозье, Франклин наконец стянул с себя заледеневшие ботинки – вместе с носками, в которых остались три отмороженных пальца. И ему дважды ампутировали ногу – сначала ниже колена, потом выше. Но гангрена все равно не проходила.

За окном выл ветер, в воздухе плясали и звенели ожерелья из мелких ледышек. Здесь, внутри корабля, он не желал бы смерти, если б не этот смрад, исходивший от больной ноги. Франклин плохо разбирался в людях и в общественных делах передоверял все жене, которая сумела убедить его, что уж она-то с ними справится. Но теперь он понимал, что ошибался в ней. Леди Джейн была лишена того смирения, которым отличался он.

Это только потом, столкнувшись с вандименцами, леди Джейн вовсю проявит свое умение плести интриги. Поначалу же она являла собой олицетворение всего того, чем на самом деле не была, – казалась женщиной мягкой, преданной, настоящей альтруисткой. Тогда еще она не умела поддерживать светских бесед и делать приятное лицо, если какая-нибудь соседка за столом на званом ужине пыталась обсудить с ней какую-нибудь дурацкую книгу или очередную сплетню, – но она старалась этому научиться, потому что во всем и всегда была перфекционисткой. Земля Ван-Димена стала для нее олицетворением всех ее амбиций.

Она приехала с мужем в колонию, когда ей не было еще и сорока, и поняла, что нет на свете другого такого места, столь настоятельно нуждающегося в преобразованиях и просвещении. Ее мозг кипел от всевозможных идей, проектов, начинаний. Остров процветал, чего тут не случалось никогда прежде. На лугах каторжане пасли многочисленные стада овец, те давали шерсть, много шерсти, которая расходилась по ткацким фабрикам Британии. Те, кто не был каторжанином на острове, чувствовали, что для них настает золотой век, и леди Джейн была уверена, что история не забудет, кто именно стоял у его истоков.