Желание герцога

Саймон видел, что ей хотелось дотронуться до его матери, утешить ее, хотя герцогиня никогда не была добра к Лиллиан. И его мать, словно тоже почувствовав это, немного отвернулась от нее.

— Это было ужасно, — выдавила она. — Притворяться, что внебрачный сын моего мужа — мой драгоценный Саймон. — Она перевела взгляд на Саймона. — И смотреть на тебя, целого и невредимого, когда мой мальчик чах, неизвестно где, когда ему даже не позволено было жить в доме со мной, где я могла видеть его и обнимать, когда мне хотелось этого.

Саймон покачал головой, пораженный жестокостью собственного отца. Он с трудом мог представить, насколько ужасным было то время для его матери.

— Вот почему ты так ненавидела меня, — без осуждения в голосе сказал он.

— Да.

Голос герцогини был холодным, как сталь, но ее мужество длилось всего лишь мгновение.

Как только признание сорвалось с ее губ, она закрыла лицо руками и заплакала. Саймон никогда не видел и не слышал такого плача раньше. Несколько минут ее рыдания буквально сотрясали комнату. Потом герцогине удалось взять себя в руки и она продолжила:

— Я действительно ненавидела тебя. Но больше всего я ненавидела себя. Понимаешь, были моменты, когда я… я любила тебя. И всякий раз я воспринимала это как предательство. Как будто я забывала собственного сына, позволяя тебе заменить его, как и хотел мой муж. Поэтому я отталкивала тебя, держала на расстоянии, насколько это было возможно.

Для Саймона это признание было своего рода облегчением. Он так много времени провел, теряясь в догадках, почему она не обращала на него внимания. Теперь он знал, и ему было легче.

— Но почему ты ничего не рассказала? — спросил он. — Ты могла покончить с этим много лет назад.

— Твой отец никогда не запугивал меня, — тихо сказала герцогиня. — Однако он дал понять, что, если я когда-либо открою тайну, последует стремительное и ужасное возмездие. Я испугалась последствий, но не из-за себя, а из-за наших детей. Твой отец мог бы поместить нашего сына в приют или даже причинить ему страдания, если бы я рассказала кому-нибудь о том, что мы сделали. Он мог бы забрать мою дочь и сделать так, чтобы я никогда ее больше не увидела. Я так много потеряла уже, что у меня было недостаточно сил, чтобы рисковать еще. Поэтому я хранила молчание. Я позволила ему делать так, как он хотел.

— Ну а когда герцог умер? — подала голос Лиллиан. — Вы могли бы все рассказать, не опасаясь страшных последствий.

— Могла бы? — В голосе герцогини прозвучал сарказм. — Вы видели моего ребенка, мисс Мейхью. Он жив, да, но он абсолютно не приспособлен к жизни. Если бы я раскрыла секрет, рассказала бы правду теперь, много лет спустя, непременно назначили бы следствие о том, как все случилось. Все участники этого дела предстали бы перед судьями, включая моего сына. Его бы обследовали на предмет того, может ли он унаследовать титул герцога. Думаете, он смог бы это перенести?

Саймон покачал головой, подумав о своем брате. Он жил в уединенном домике, полностью изолированный и защищенный от жизни. Саймон не мог представить, как бы он отреагировал на шумные улицы Лондона, не говоря уже о допросах людей, которых он никогда прежде не видел и которые могли вовсе не отличаться деликатностью и добротой.

— Он не смог бы перенести это, — откликнулся Саймон. — Хуже того, над ним могли бы насмехаться и воспринимать как участника циркового представления.

Герцогиня кивнула, и по ее щекам потекли слезы.

— И ради чего? Твой дядя Чарлз уже десять лет как умер, а кузен Эндрю давным-давно жизни пэра предпочел жизнь священника. Ты не хуже меня знаешь, что он не потерпел бы, если бы его вытащили в свет, особенно когда появились бы слухи об обстоятельствах принятия титула.

Саймон задумался. Герцогиня была права. Каждый раз, когда он видел кузена, Эндрю, шутя, благодарил его за то, что Саймон принял на себя такой тяжелый труд в семье. Он бы зачах в роли герцога, потерял бы интерес к жизни и работу священника, которую обожал.

— Хотя мне и противно продолжать весь этот фарс, — вздохнув, прошептал Саймон, — но мне кажется, я должен это делать. Ради всех, кто имеет к этому отношение, и больше всего — ради брата.

Герцогиня встала и сделала несколько шагов в сторону. Плечи у нее расправились, словно с них свалился тяжелый груз.

— Хорошо, — тихо сказала она. — Хорошо.

Саймон пребывал в нерешительности. Одна проблема решилась, но у него по-прежнему оставались вопросы. Стоит ли ему надеяться, что герцогиня расскажет ему то, что он хотел знать?

— Что тебе известно о моей жизни до того, как я появился здесь?

— Ничего.

Герцогиня повернулась и посмотрела на Саймона.

Саймон вздрогнул, и она, похоже, поняла его мысли.

— Надеюсь, ты поверишь мне, что это правда. Я даже никогда не знала твоего настоящего имени, твой отец не говорил мне, настаивая, чтобы я думала о тебе только как о Саймоне. Мне неизвестно, откуда ты появился.