Желания требуют жертв

На лестничной площадке находилась всего одна дубовая дверь, весьма внушительных размеров. Перед ней неловко стояли Платон и Милена, как юные пионеры, собирающие макулатуру. Очень скоро эта самая внушительная дверь отворилась, а на пороге их встречал довольно старый мужчина, но ещё не дедушка, среднего роста, в пенсне. Одет он был просто и очень опрятно: брюки и свитер, поверх свитера – жилетка, в петлице болталась цепочка для часов. Мужчина пропустил «юных пионеров» в просторную переднюю с высоким потолком, тусклым светом и цветными олеографиями на стенах. С виду это был вовсе не старик, во всяком случае он не казался стариком из-за стройного сложения и несвойственной возрасту лёгкости движений. В нём сквозила какая-то врождённая элегантность и изящество, и это либо есть, либо отсутствует. Милена моментально, и не без удовольствия, уловила схожесть деда с внуком, только у Платона это было изящество молодого человека, а у старого Кантора оно казалось ещё более облагороженным пережитыми годами. Дед и внук стиснули руки друг друга крепким мужским пожатием.

– Рад приветствовать столь юную фройляйн в своей скромной обители, – жизнерадостно сказал дед, впуская молодых людей в просторную переднюю.

– Познакомься дед – это Милена, моя…, ну, в общем, это Милена, дед, – смутился Платон, – а это, Милена, мой дед, Пётр Александрович Кантор.

Старый Кантор почтительно кивнул, предварительно заложив за спину правую руку.

– О, вас наделили прекрасным старославянским именем, оно происходит от «милая». Вы, фройляйн, придаёте значение именам?

– Нет, меня это нисколько не увлекает. А что, вы и впрямь находите его прекрасным? – от удовольствия она даже засмеялась.

– О да! Можете не сомневаться. Прошу, молодые люди, прошу, проходите в буфетную, сейчас я приготовлю специально для вас замечательный германский напиток радлер[7], и, надеюсь, он придётся вам по вкусу, – с живостью говорил дед.

Пройдя по квартире до соседней двери, Платон и Милена опустились на стулья с высокими спинками, за большим овальным столом чёрного дерева в довольно просторной комнате, которую старый дед всегда, сколько помнил себя Платон, называл буфетной. Здесь действительно стояли два старинных резных буфета, с потёртыми дагеротипами в деревянных рамках и прочими безделушками зитцендорфского фарфора, а также аккуратно сложенные стопкой газеты и несколько пачек сигарет. Между буфетами висели массивные часы с боем, которые на первый взгляд показались Милене давно отжившими свой век. Остальные стены занимали высокие стеллажи с книгами, упирающиеся в потолок, и два огромных окна без портьер размером с двери, через которые сочился вечерний городской свет с неподвижной прохладой в воздухе.

Видно было, что Милене хочется по привычке казаться хладнокровной, но из этого ничего не выходило, и она, как загипнотизированная, смотрела на деда во все глаза. Он нравился ей всё больше и больше своим неотразимым очарованием простоты и обаяния. Её увлекали такие мужчины. «Будь он помоложе, я бы в него сразу влюбилась», – подумала Милена и вдруг, переведя глаза на Платона, увидела точную копию деда, только молодую. Это была копия с головой такой же прекрасной формы, редкостным прирождённым изяществом, лучистыми глазами и красотой открытого лица, только здесь годы ещё не успели оставить белый след на висках да прорезать щёки глубокими морщинами. Это было и неприятно и неожиданно, потому что она не собиралась открывать в Платоне все эти прелести.

Милена молчала, чтобы после такого открытия прийти в себя. Мужчины заулыбались, понимающе переглянувшись. Старый Кантор принялся колдовать с бутылками у одного из древних буфетов.

– Сейчас вы, юная фройлян, отведаете сочетание пивной горечи с фруктовыми ароматами в моём исполнении. Только прошу вас, не считайте меня заранее сумасшедшим. В Германии с начала прошлого века, если не ошибаюсь с двадцатых годов, этот напиток не знает себе равных. У него поистине мистическое значение, он, знаете ли, располагает к откровенности. Скоро вы в этом убедитесь, потому что всё о себе расскажете, хотя и не планируете.

– О, боюсь, мне это не грозит, – пококетничала Милена.

– Дед категорически не приемлет телевизора, считает его вульгарностью, не говоря уже о компьютерах и прочей современной… э…

– Ты несколько преувеличиваешь моё отшельничество. Просто я стал слишком э… взрослым для пустой суеты.

– Ну, в общем, современным средствам связи он предпочитает тишину и полумрак, и, конечно же, живую беседу.

– А о чём мы будем беседовать? – не сдержалась Милена.

– Только, дед, прошу тебя, не о философии, – умоляюще сказал Платон. Он знал широту интересов своего деда и с горечью понимал, что ни философией, ни баховскими клавирными концертами современную девушку в постель не уложишь. Это же мысль очевидная. А кроме постели его сейчас мало что интересовало.

– Отчего же нет? – спросила Милена, – Это должно быть очень интересно.

– Какой толк в философии? – слегка раздражился Платон, и тут же понял, что поступил опрометчиво. Сейчас дед его заклюёт.