Желания

Теперь она не улыбалась и смотрела на него участливо, даже нежно. Определенно, эта женщина была красива. В белой блузе с вырезом на груди и черных брюках, облегавших стройные ноги, Рут Ван Браак совершенно не соответствовала тому образу, который сложился у Тренди о вдовах. Правда, он никогда с ними и не встречался. Он общался с дамами замужними и разведенными, знавал множество девиц, женщин одиноких и брошенных, но ни одной вдовы. Поэтому мадам Ван Браак в его глазах обретала особое очарование.

Она повела его за собой, и только тогда он расслабился и позволил себе чуть-чуть улыбнуться.

— Ваш багаж прибыл позавчера. Я два раза пересчитала чемоданы. Все на месте. Мы с Юдит отнесли их наверх…

Они вошли в дом. Вестибюль, очень широкий, упирался в огромную мраморную лестницу.

— По договоренности с доктором Дрогоном я определила вам последний этаж. У вас там будут свои апартаменты, очень светлые. Полагаю, вам понравится…

Но Тренди, машинально опустив сумку на мощеный плитами пол, уже не слушал ее. В голове у него вертелось только одно: Юдит. Дрогон не упоминал ни о какой Юдит. Он уверял Тренди, что тот будет жить здесь в полном уединении, окруженный материнскими заботами вдовы, женщины скромной и сдержанной. Но мадам Ван Браак не выглядела вдовой, и это немало смущало Тренди. Дрогон уверял, что она его хорошая знакомая. Но почему тогда он скрыл от него существование какой-то Юдит? Даже если она всего лишь служанка? Тренди заволновался: он с детства не любил слуг, вечно пенявших ему на то, что они называли беспорядком. Вот в его квартире на Лез-Алль никто ничего не убирал, и там он был по-настоящему счастлив. Сегодня же следует выяснить, кто эта незнакомка — Тренди уже называл ее про себя «эта посторонняя», — надо увидеть ее как можно быстрее. «И если обещанные условия не будут соблюдены, я немедленно уеду», — решил он. Дрогона нетрудно будет убедить в том, что его шумная парижская жизнь гораздо лучше для работы, чем уединение на берегу океана, неизвестно кем нарушенное.

Рут Ван Браак проводила Тренди в гостиную и предложила прохладительные напитки. Но, даже утоляя жажду, он мучился мыслью: будет ли у него здесь покой? Он не видел ничего «светозарного» и уже не чувствовал никакого очарования прошлого. Хозяйка сидела напротив и о чем-то говорила, но Тренди ее не слушал. В конце концов, не в силах больше сдерживаться, он прервал ее:

— Доктор Дрогон говорил, что вы живете одна…

— Со мной дочь. — Она указала пальцем наверх: — Юдит. Ей двадцать лет. Она художница.

И тут же, словно ожидая только этих слов, по лестнице скатилась и ворвалась в комнату растрепанная девица. Одета она была точно так же, как ее мать.

— А! Вот и он! — провозгласила девица. — Видишь, все-таки приехал!

Волосы у нее были темнее, чем у мадам Ван Браак и, к большому разочарованию Тренди, подрезаны до плеч и не расчесаны.

Не дав ему времени встать и поздороваться, Юдит затараторила:

— До чего же тяжелые у тебя чемоданы! Покажи-ка, что ты там прячешь! Как же трудно было их тащить!

— Мы несли их вместе, — заметила ее мать.

— Ты мне только помогала.

Она повернулась к Тренди.

— Ты обязан их открыть, — настаивала она. — Пошли. Поднимайся за мной.

Схватив Тренди за рукав, Юдит потащила его к лестнице. Рут Ван Браак не протестовала, безучастно наблюдая за выходкой своей дочери, как за милой шалостью маленького ребенка.

Юдит разговаривала тоном балованной девочки и вела себя с обезоруживающей наглостью. Тренди скрепя сердце подчинился. С самого детства он терпеть не мог, когда ему тыкали совершенно незнакомые люди. Так уж его воспитали. Растили его английские дедушка и бабушка, отдавшие ему всю свою энергию и потратившие немалую долю некогда громадного состояния на нянь, гувернанток и лучших преподавателей. Проведя все детство на берегах Ривьеры и великолепно освоив правила приличия, Тренди держался подчеркнуто холодно с незнакомыми людьми, особенно с женщинами, если только, конечно, у них не было шарма и элегантности мадам Ван Браак. С любовницами он проводил одну-две ночи, иногда неделю, но не больше. По сравнению с приятелями-артистами Тренди вел скромную и тихую жизнь. Его семья, особенно мать, этого не понимала. Если бы он был повесой и даже шулером, обожавшие его дедушка с бабушкой только порадовались бы, поскольку тогда бы он являлся достойным представителем семьи Спенсеров. На протяжении пятидесяти лет — с того самого времени, когда их состояние, предусмотрительно вложенное в торговлю толченым орехом, гвоздикой и апельсиновым джемом, стало баснословным, наследникам приходилось изобретать все более изощренные способы прожигания жизни.