Ей не нужно было спрашивать кто, так как его акцент был очень ярким. Но он не ожидал дол гого молчания, прежде чем она напряженным голосом задала вопрос так тихо, что ему пришлось наклонить голову к интеркому, чтобы услышать:
— Чего ты хочешь?
Он хотел обнять ее, прикоснуться своими губами к ее губам, почувствовать ее всем телом. Вот чего он хотел. Но, конечно, не мог об этом сказать прямо сейчас.
— Идет дождь и холодно, Эмили…
— Мне не нужен метеорологический отчет, спасибо. Если тебе не нравится здешняя погода — возвращайся в Аргентину!
— Я никуда не уйду, пока не поговорю с тобой. Мы можем сделать это одним из двух способов. Или ты впустишь меня, или я сломаю эту дверь.
— Ты не посмеешь этого сделать! — В ее голосе прозвучала бравада.
— Хочешь поспорить?
Раздался звонок, и он быстро толкнул дверь, прежде чем она снова заперла ее. Не обратив внимания на лифт, он поднялся по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, пока не добрался до входной двери и не обнаружил ее слегка приоткрытой. Он осторожно протиснулся внутрь и тихо закрыл дверь. Она стояла в маленькой гос тиной, спиной к нему, уставившись в алмазный блеск городских огней в ночном небе. Должно быть, она услышала, как он вошел, но заговорила, не оборачиваясь:
— Почему ты здесь, Алех? Что тебе надо?
— Я хочу видеть твое лицо, чтобы поговорить с тобой.
— Ты можешь говорить со мной так.
— Эмили, пожалуйста. Что ты пытаешься скрыть?
Она обернулась, и его пульс забился сильнее, когда он заметил, как сильно она отличалась от женщины, с которой он попрощался всего несколько недель назад. Даже за это короткое время она похудела, скулы заострились, отбрасывая тени на бледную кожу. И она постриглась. Не коротко, отметил он с мрачным облегчением, но несколько дюймов, отрезанных от ниспадавших золотистых локонов, придавали ей немного отчужденный и очень современный вид.
— Я не пытаюсь ничего скрывать, просто не вижу необходимости в дальнейшем общении с тобой, Алех, — сухо сказала она. — Так что говори, что ты хотел, а потом оставь меня в покое, чтобы я могла жить дальше.
Эти последние слова заставили его осознать, какую сильную боль он ей причинил — сильнее, чем мог себе представить. И, что еще более важно, у него не было никакого желания делать это снова. Но поверит ли она ему, если он скажет это? Имел ли он право ожидать, что она поверит ему после всего, что он сделал? Он пересек комнату и подошел к ней.
— Пожалуйста, не убегай, — сказал он.
— Я не хочу, чтобы ты стоял рядом.
— Хорошо. — Это было больно, но он принял эту боль, потому что заслужил ее. И вдруг все слова, которые он сочинял в своей голове во время полета, сложились в четыре слова. — Мне очень жаль, Эмили.
Ее глаза казались темными и очень яркими.
— Жаль чего? Что Томас раскрыл мне твой маленький секрет раньше, чем ты планировал? Интересно, как долго ты собирался притворяться, что хочешь пойти в политику, Алех. До тех пор, пока тебе не надоест секс со мной, я полагаю?
— Теоретически да…
— Ты абсолютный негодяй…
— Но на практике этот день никогда не наступит, потому что я никогда не устану от тебя, Эмили. — Его пылкие слова прорвались через ее ярость. — Как я могу, когда люблю тебя?
Она покачала головой так, что ее волосы рассыпались по плечам бледной шелковистой дугой.
— Не смей лгать! — яростно воскликнула она.
— Ты действительно думаешь, что я стал бы лгать о таком? — спросил он. — Я всегда любил тебя, хотя и потратил много времени, пытаясь отрицать это перед самим собой. Вот почему твоя ложь ранила меня больше, чем любая другая. Моя мать лгала очень легко. Ложь Колетт ничего не значила, у нас были просто отношения без обязательств. — Он сделал шаг к ней, и она не остановила его. — Мы можем начать все сначала? Ты будешь моей женой во всех смыслах этого слова, Эмили? Ты позволишь мне любить и лелеять тебя до конца нашей жизни?
Эмили посмотрела в его ярко‑зеленые глаза и почувствовала, как дрожь надежды пробежала по ее коже, но все же она была настороже, потому что боялась. Боялась того, что случится, если она позволит себе поверить.
— Что заставило тебя прийти сюда сегодня?
На мгновение он закрыл глаза и, вздохнув, снова открыл их.
— Ты забыла свое ожерелье.
Она моргнула:
— Мое ожерелье?
Он порылся в кармане и вытащил потрепанную коробочку, которую Эмили сразу же узнала, так же как и тонкую золотую цепочку с крошечной жемчужиной, лежавшей внутри, — ожерелье, которое принадлежало ее матери.
— Я позвонил в офис, чтобы поговорить с тобой, и Мэрибет сказала мне, что ты помогаешь своей двоюродной бабушке переехать, — продолжил он. — Я помню, как ты говорила мне, что она бедна, и поэтому я сложил два и два и предположил, что ты использовала для этого деньги, которые получила, когда вышла за меня замуж.
— Ты удивился, что деньги были нужны мне не ради собственной наживы? — саркастически спросила она.