Железная Империя (СИ)

Двоих он устранил легко; в глазах общества это были несчастные случаи, на него никто и не подумал бы. Тем более что он даже поддержал те законопроекты, которые они продвигали, уступил.

Оставались всего двое; сенатор Джейкобс, хитрый лис, и сенатор Тослия, старая мерзкая дура, упрямая, как шелудивая ослица, проклятая истеричка, с которой даже разговаривать было невозможно. При воспоминании о том, как прошел визит к этой стерве, Палпатин раскалялся добела, и кончики его искривленных сухих пальцев потрескивали, искрили молниями Силы.

Эти двое держались друг за друга, крепко впившись, сцепившись намертво.

Джейкобс, кажется, даже обеспечивал ее охрану, и делал это довольно хорошо.

Первый же наемный убийца, посланный Палпатином, был пойман, и его пришлось устранить прежде, чем он разболтал, кем он направлен. Но слухи, разумеется, поползли…

Палпатин нервно и яростно кусал губы, скрипел зубами и грязно ругался, расписывая стены своего кабинета темными оплавленными полосами, меча молнии.

Эти двое рушили всю его красивую, изящную игру, вынуждали его стать грубым, просто велеть их убить.

Это посеет панику и недоверие среди тех, кого Палпатин прикормил, среди тех, на кого он потратил так много сил и времени, на которых растратил столько красноречия, чье соблазнение с таким тщанием придумывал и готовил…

— Неужто выхода нет? — шептал Палпатин, без сил откидываясь на спинку кресла и прикрывая морщинистые веки. Сила, пульсирующая в нем, выпивала из него остатки жизни, стирала все человеческое с его уродливого лица, и старик в этот момент походил на полуразложившийся труп.

Один из имперских офицеров охраны вечерами обычно приносил старику успокаивающий чай. Палпатин давно перестал обращать внимание на обслуживающих его людей; все они казались ему безликими, мелкими, ничтожными, всего лишь мусором в его покоях. Тот, кто обычно прислуживал ему, наполняя императорскую чашку ароматной жидкостью, тоже был ничем не примечательным, серым, очень молодым мальчиком, упакованным туго в имперскую, мышиного цвета, форму. Кажется, даже глаза и волосы у него были серые. Спокойная бледная тень…

На его руках были надеты ослепительно-белые перчатки.

Таков был порядок.

На их гладкой ткани было бы заметно любое пятнышко, любое, самое мелкое зернышко колючей уличной пыли, табака или… яда…

Обычно Палпатин пристально всматривался в эти руки, аккуратно переставляющие на блестящем серебряном подносике изящные фарфоровые чашечки, смотрел так долго, что у человека, размешивающего оранжевую прозрачную жидкость, начинали трястись пальцы, и ложка нервно звякала о тонкие, полупрозрачные стенки, а на белоснежную салфетку нет-нет, да капала капля-другая напитка.

Обычно проштрафившиеся быстро исчезали из окружения Палпатина, и им на смену приходили другие. Ему нравилось раскидывать, устранять людей без счета, упиваясь своей властью.

Сегодня был новый; этого человека Палпатин раньше не видел.

"Совсем юного мальчишку подослали прислуживать к Императору, — с некоторой долей раздражения подумал Палпатин, и прикусил губу. — Неужто больше некого было послать?! Нужно быть немного посдержаннее…"

Темнота, наливающая мысли Императора, потянулась к новенькому и окутала его, опустившись на шею, плечи, затуманив ясные серые глаза. Удивительно, но мальчик был спокоен. Он даже вынес испепеляющий взгляд Владыки, и его руки не дрогнули, когда он расстилал на коленях Императора, поверх его алой мантии, белоснежную салфетку.

— Как тебя зовут? — голос Владыки был глух и полон старческого скрипучего раздражения. Так ноют и бранятся старики, трухлявые развалины, жалующиеся на погоду.

— Фрес, — четко и неожиданно звонко произнес молодой человек, чуть поклонившись. Его голос в тягучей тишине прозвучал, пожалуй, резко, и Палпатину почудилось, что из этих молодых, свежих губ вырвался совсем другой звук.

Форс.

— Как-как? — переспросил Палпатин, всматриваясь горящими глазами в чистое лицо молодого адъютанта.

— Фрес, Ваше Императорское Величество, — повторил юноша чуть громче, и в уголках его губ Палпатин угадал тень горделивой улыбки.

Однако…

Сегодня Палпатину хотелось поговорить, все равно с кем, хоть бы и с бревном, лишь бы слышать, как в собеседнике бьется жизнь. Он не хотел видеть никого, кому обычно доверял все свои тайны, планы и мысли — конечно, из числа тех, что можно произносить вслух.

Сегодня он хотел рассказать то, чего не стоит рассказывать никому. Первому попавшемуся человеку, который выйдет, закроет за собой двери и исчезнет потом навсегда, унеся с собой тайну Императора в серое небытие, в туман, в никуда…

— Фрес, — задумчиво повторил Император, и это странное, короткое, жесткое имя в его устах тоже прозвучало удивительно похоже на "форс". — Присядь, мальчик мой…