Железная хватка графа Соколова

Соколов ручищей приподнял за подбородок его голову, страшным взором заглянул в лицо:

— Ты, любезный, оглох? А то я тебе быстро слух восстановлю! — и поднес к носу громадный, едва не с арбуз, кулачище.

Губы у телеграфиста задрожали, он часто заморгал. Тихим, испуганным голосом промямлил:

— А коли господин полковник Дьяков узнает? Ведь он меня за Можай загонит. Он мне один начальник.

А касательно вас мне ничего не известно. Я доложить должен...

Соколов задохнулся от бешенства:

— Ни Дьяков, ни губернатор Татищев вместе с архангелом Михаилом не должны знать о моем приказе. Бери, несчастный, перо, царапай.

Телеграфист еще раз глубоко вздохнул, покорно вынул из пачки листок бумаги, долил из заляпанной бутылки в чернильницу.

— Пиши: «Расписка. Перед лицом Бога и Государя нашего Императора Николая Александровича торжественно обещаю хранить в строжайшей тайне...» Да не трясись ты, как пьяница перед порожней чаркой, вон кляксу посадил. Откуда ты, братец, взялся такой бестолковый? Царапай дальше: «...в строжайшей тайне секрет, сообщенный мне полковником Соколовым. Ежели кому вольно или невольно сообщу тайну, то предупрежден: в таковом случае меня ожидает ссылка в места самые отдаленные, страшные и лишение всех прав состояния». И подпись тут поставь. Дай-ка твой указательный палец, прижмем его крепче к подушечке для штемпелей. А теперь откатаем его, отпечаток. Видишь? Не отвертишься. Слыхал — пост Корсаковский? Это на юге... Сахалина. Скверное место.

Последний акт — снятие отпечатков — вконец убедил телеграфиста, что перед ним настоящий и очень грозный начальник, которому следует подчиняться. Он заискивающе улыбнулся:

— Господин полковник, как раз нынче, едва я контору открыл в восемь утра, пришел господин в длинном непромокаемом пальто, и пальчики у него, вот тут, перевязаны. Он сдал телеграмму. И как раз тому, про которого вы выражались, — Мурзаеву.

— Пальчики?! Где телеграмма?

— Тогда же ушла! Но у меня, как положено, бланк обязан три месяца храниться. Показать? Вот, извольте видеть...

Соколов прочитал написанное крупным, размашистым почерком: «Тищенко исчез тчк Объект цел тчк Мое здоровье плохо тчк Надо срочно уезжать курорт тчк».В графе «Адрес отправителя» стояло: «Проездом».

Соколов сложил бланк, убрал в карман.

Через минуту он катил через весь город на северную окраину — к кладбищу.

Там ждало его сильное впечатление — не для слабонервных.

КАТАФАЛК

Граф Соколов хлопнул ручищей по широкой спине кучера: — Гони!

Мимо замелькали портерные, нарядные витрины магазинов с богатыми товарами, кондитерские с намалеванными на металлических листах розовыми булками и пирогами, обувная мастерская с сапогом над входом, «Склад чая и кофе» фирмы Вагау и К°, парикмахерская с глядящими друг на друга роскошными бюстами длинноволосых дам, небывалым громадным животным с острой мордой и плавниками под надписью на широкой доске: «Живая рыба», мастерские портных с изображенными франтами с тростью и в котелках и многое другое, провинциально-восхитительное.

Сонька, в новой шелковой косынке и шерстяных красных чулках, млея от счастья, прижималась плечиком к красавцу графу, которого любила больше жизни. И не ведало девичье сердечко, что беда совсем рядом.

Тьма египетская

Соколов спросил:

— Говоришь, на похороны нынче много народу соберется?

— А как же! Хотя и грех девица Аглая приняла — руки на себя наложила, а все едино жаль. Девушка — что пичужка глупая, так и норовит по доверчивости в любовный силок попасть, а мужчины тем и пользуются, тенеты расставляют, судьбы женские рушат. Эх, где б пташка бедная ни летала, а к ястребу в когти попала.

— Стало быть, ястребы — это мы, мужчины?

— Самые натуральные хищники, до женского существа охочие. Только мы про семью и детишек мечтаем, а вам — одно развлечение натуры. Вот и довели Аглаюшку до гробового исхода. Даже юродивый Андрюшенька скорбит по ней, обещал хоронить прийти.

— Что за фигура?

— Неужто не слыхали? — Сонька от удивления выкатила глазищи. — Об нем сам государь ведает. А вы — «фигура»! Сказывают, он сын знатных родителей, евонный папаша генералом у самого Николая Павловича воевал. Орденов на груди — что икон в храме Божьем. И Андрюшенька по родительским стопам пошел, в гвардии на коне сидел. А потом в его мозгу переворот случился. Бросил он и дом, и гвардию с лошадью. Объявился Андрюшенька в наших местах, недалеко от Увека — ниже Саратова девять верст. Себе пещерку вырыл, кореньями питался, круглый год босым и с головой непокрытой терпел. Папаша посылал солдат, чтоб Андрюшеньку арестовать и домой приволочь. Только ничего не вышло, потому как Андрюшенька словно сквозь землю на тот момент провалился. Так папаша его проклял и наследства лишил.

— Чем же просиял Андрюшенька?