Железная команда

Вокруг серый мрак — косматый, колючий, как лапы столетних заснеженных елей. Ветер сдувает с тех лап серые хлопья снега и топит их в черной воде…

Иногда из мрака, тихо, крадучись, к лодке подползает низкий берег. Берег тоже серый — как волк, от него надо быстрей отгребаться на середину.

Болят, саднят натертые веслом ладони, и голова болит. Давно болит, целую вечность.

— Что ты за человек? — это ворчит Сазоныч. Он все еще не может простить Марийке ее самовольства. — Замухрышка, воробей — и в такое дело встряла. Тут мужицкая сила надобна, а у тебя — пшик, настырность одна. Вот высажу, потопаешь домой…

Он от самой деревни грозится высадить ее на берег. И, наверно, высадил бы, да ему грести невмочь, по-прежнему спина болит: ни согнуться, ни выпрямиться, едва руками шевелит.

— Глянь-ка поострей, что там?

Марийка вглядывается в ту сторону, куда указывает дедова борода. Слева из снежной пелены, точно призрак, проступает силуэт какого-то строения. Чтобы объяснить старику, Марийка складывает руки «шатериком», изображая крышу.

— Дом?.. Значит, к Выселкам подходим. Греби вправо. Фашиста тут — как воронья на павшей скотине.

Призрак дома исчезает, славно рассеивается от порыва ветра.

— Ну, теперь крепись! — шепчет старик. — Вот пройдем деревню, а там и ручей близко.

Мелкие черные волны трутся о борт плоскодонки — точно холодные камешки трутся в мозгу Марийки. Ей кажется, что думает она сейчас не головою, а сердцем, и мысль в сердце всего одна: доплыть до Замошья.

Ориентируясь по каким-то неведомым приметам, Сазоныч выводит лодку прямо в устье ручья. Это большая спокойная заводь.

После поворота ветер дует им в спину, зато сразу становится ощутимо встречное течение. Лодка продвигается медленно, хотя Марийка работает веслом изо всех сил.

Заводь постепенно сужается. Плыть по середине с каждым метром труднее. За космами снегопада мелькает прибрежный кустарник, затопленный водой. Начинает светать.

Сазоныч, кое-как встав коленями на мешок с картошкой, отталкивается шестом. Когда он нажимает на шест, рот его непроизвольно широко раскрывается, как при отчаянном крике. Время от времени старик замирает, парализованный болью в пояснице. Тогда кажется, что он даже не дышит, лишь мокрая борода дрожит.

Марийка выкладывает последние силы. Весло то и дело вырывается из немеющих пальцев.

— Тише, тише! — улавливает она безголосое сипенье Сазоныча. Берег — серый волк — внезапно клацает железными зубами.

— Пулемет! — застывает на месте Сазоныч с шестом. Через несколько секунд добавляет спокойней: — Куда-то мимо бьет. Должно — так, для острастки.

Лодка продвигается медленными толчками — как будто шагает крадучись: шагнет — остановится, еще ступит — опять замрет.

А утро все заметней. Ветер стихает. Снег поредел.

Медленно наплывает темная гряда лозняка.

— Кажись, проскочили! — чуть слышно шепчет Сазоныч. — Луга начались.

Течение слабеет. Лодка с ходу проскальзывает через полосу лозняка.

За кустами — широкий разлив. Впереди на поверхности небольшие черные кочки или верхушки пней. Дальше виднеются белоногие березки…

Вдруг кочки перед лодкой разом срываются и со страшным хлопаньем и кряком взмывают вверх. Утки! Тотчас сзади — треск — кто-то огромный ломится по сухому олешнику.

Странные невидимые птички цивкают в воздухе. А в том месте, откуда сорвалась утиная стая, вскипают фонтанчики, словно туда швырнули горсть камешков.

Странно кашлянув, Сазоныч роняет шест и грузно садится на дно лодки.

Сквозь посвист и всплески доносится его голос:

— Ляжь…

А Марийке слышится — «наляжь», и она, вытягивая жилы из рук, гребет, гребет…

Березки, кусты, опять чистая вода — насколько проникает глаз.

Весло вдруг, брызнув белой щепой, вылетает из бесчувственных рук. Марийка оглядывается. Сазоныч, подогнув колени, приваливается затылком к корме. Лицо его белее бороды, оно словно вылеплено из стеарина.

Цивкают — это же пули. Дедушка!..

Сазоныч еще шевелит губами, но Марийка знает, что он сейчас перестанет шевелить, и мертвые глаза будут смотреть на нее. Это страшнее пуль. Ужас накатывается, как во сне, едва не выталкивает ее из лодки.

— Не пугайся… Я жив… Плыви.

Эти слова Сазоныча как будто вкладывают в ее онемевшие руки расщепленное весло. Странно, что она еще в силах что-то делать.

— Плыви.

Марийка чувствует, что грести она сможет лишь до тех пор, пока старик будет вот так говорить сзади:

— Плыви… плыви…

Потом он смолкает. Марийка догадывается — почему. Некоторое время она борется со страшным искушением — посмотреть назад. Наконец, не выдержав, оборачивается, зажав в груди готовый сорваться крик.

Сазоныч лежит в прежней позе. На лицо он надвинул шапку. Кажется — отдыхает.

Снег почему-то становится черный, будто с неба падают редкие хлопья сажи.

А Марийка снова берется за весло.

— Стой! — отчетливо сказал ей куст впереди.

Марийка продолжала плыть — до Замошья еще далеко.

— Ты — кто? — шевельнулась рядом большая травяная кочка.

Марийка стиснула зубы: она будет плыть, даже если совсем сойдет с ума.

Кочка приподнялась, навела винтовку:

— Стой, тебе говорят! Пароль?