Железная кость

— Значит, вот что хочу вам сказать, заключенный… — Подымаемый силой присяги, Хлябин скомкал лицо в выражение служебной жестокости: есть порядок, режим, долго он закрывал на «все это» глаза… — И у вас, Станислава Александровна, лично спросить: чем таким у нас снова заболел заключенный Угланов? Может, я что-то не понимаю, но, по-моему, вы тут не личный пока еще врач господина, чтобы им заниматься так плотно. Я уже не могу как начальник безопасности дальше молчать: возникают вообще-то, согласитесь со мной, подозрения. Понимаю, живой человек, одинокая женщина, — тварь! — очень вас уважаю как сотрудника, специалиста. Но у нас здесь режимный объект, и санчасть суть такой же объект и не место, чтобы тут проявлять свои личные… Вы сегодня в рабочее время чаи распиваете с гражданином Углановым у себя в кабинете, а завтра? Вы из личных симпатий какие нарушения здоровья у него обнаружите? Чтоб устроить ему здесь, в санчасти, курорт? Доверять мы уже вам не можем. Нет, ну если действительно у Артемлеонидыча что-то серьезное, дайте нам официальную справку, докладную на имя начальника ИТК и так далее. Примем меры, пойдем вам навстречу, вообще, надо будет, рассмотрим вопрос перевода в специальное медицинское учреждение, если здесь невозможно помочь человеку, — ткнул расчетливо в предполагаемый нарыв и вгляделся в Угланова, проверяя: попал — в средостение смысла?

Надо было Угланову дернуться, задрожать напоказ, дав увидеть ублюдку смятение, потащив вот по этой дорожке в пустое, только он не умел что-то делать с лицом, разве, наоборот, каменеть и не вздрагивать ни от чего, как за покером.

— Ну-ка фу, Хлябин, все, уезжает от нас Станислава. Сделал я предложение ей.

Оставалось лишь за руку взять ее с «благословите», и услышал, как расхохоталась с неподвижным лицом и сведенными челюстями она, смех потек изнутри, продирая, и силится Стася удержать, удержать в себе эту сухую, колючую воду: сделал ей предложение того, что не может ей принадлежать, и разъедутся из-под венца, из пропахшего зоной, холодильного загса, немедленно в разные стороны, так и не прикоснувшись друг к другу, не сцепившись в одно чем-то большим, чем стерильные щупальца, руки в перчатках, ликвидаторы словно Чернобыля, космонавты в незримых скафандрах, инопланетяне, так и будут глядеть друг на друга из плена, из своих мягких тюрем, переполненных кровью: он когда-то вот думал, что «ни дать ни взять» — это про бабьи колготки, оказалось — про зону: отдала ему все, что возможно воздушным путем, ну а он вообще залезал все вот это ползучее время в долги перед ней и совсем неизвестно, отдаст ли.

Ну а Хлябин не дрогнул — предвидел: что в железном Угланове заскребется утробная жалость к бельку, слабой, маленькой, нищей, обнесчастенной бабе, кровь наполнится криком «что ж ты делаешь с ней?» — или просто Угланов, окажись целиком он железным, увидит, что вот эта дорожка ему перекрыта: продолжай он движение это — перебьет ему Хлябин хребет… И поэтому только:

— Ну что же? Поздравляю, Артем Леонидович.

В «белом доме» Ишима рты и двери заклинило взрывом: хряк с глазами копченого омуля, Жбанов, онемел в своем кресле: как все это вообще называется? эта степень свободы подонка и вора? Что ни день, то все новое «я хочу, дайте мне»… Жениться захотел, играй его гормон! И чего, мы и это ему на подносе, золотые, блин, кольца, когда ясно сказано: он сидеть здесь на общих(!) основаниях должен! Да в штрафной изолятор его за сношения с сотрудником! Вощиловой — служебную проверку по факту нарушения служебной дисциплины! Возбудить уголовное дело! Это надо еще разобраться, чем его эта Дуся снабжала!

— Да ну брось, Николаич, — загнусил примирительно Хлябин и взглядывал со значением «ладно, пусть живет» на Угланова: «отпускаю ее, оцени», «в этом раунде пусть у нас будет с тобой нулевая ничья, без взаимных ненужных утомительных кровопусканий». — Если так-то, на общих основаниях взять, то имеют же право. Свои судьбы связать, если очень им хочется. С кем угодно гражданка России… — «Никогда вам не жить там, где выберешь ты», «будешь с ней, как Чугуев со своею, весь срок», «буду я говорить тебе, где и когда вам сношаться».

Запустил он машинку скрипучего освобождения Стаси от пыточной должности — с пережевывающим хрустом завертелась рулетка, барабан чрезвычайной проверки санчасти на предмет выявления ухищренно сокрытых пробоин, крысиных ходов; все споткнулось и замерло в придушившем предчувствии вскрытия, взрыва: легче сдохнуть, чем ждать и висеть в пустоте неизвестности… И в парной банно-прачечной мороси, в копошащемся столпотворении мучнистых мощей и телес прихватили за локоть знакомо-железные когти, и на ухо проныл сквозь сведенные зубы Известьев-Бакур: