Железная кость

Он, конечно, рассчитывал: предъявление Стасе такого обвинения в суде означает сирену; если вскроют углановский этот туннель, то система не станет, не захочет все это выносить на расклев средствам массового поражения, разглашать на весь шарик, проросший сетями 3G, — факт «попытки побега», своей близорукости и, в конечном вот счете, бессилия: не смогли придавить хорошенько одного мозгляка, воровавшего русскую сталь вурдалака, ничего, даже это, наказание зоной, у них не работает. Им важнее — молчание, Станиславу не тронут взамен на публичное их с Артемом молчание. Но тягали же ведь на допросы они и сажали в СИЗО многодетных, беременных, Воскресенскую ту же вот Олю… В таких случаях часто инстинкты заглушают теорию. Он не может отдать Стасю им для подобных вот опытов. Он, в конце концов, так и задумывал — до пожарной сирены посадить ее на самолет, и сейчас он почуял — будто раньше не чуял, скотина! — предел, насочилось и вспыхнуло под углановской кожей: «время!», «сейчас!», может эта сирена над зоной зареветь уже завтра, в любую минуту…

И шагал ей навстречу в отрядном строю занедуживших, усмиряя себя, укорачивая шаг под приглядом двоих контролеров-погонщиков. У него было «сердце», основание для жалоб, подозрений на сердце, которое в нем Чугуев сотряс кулаком. Может, Хлябин сейчас думал так: Станислава что-нибудь сочинит для него про какие-то «микроразрывы» — срочно необходимо направить Угланова на УЗИ современной аппаратурой на предмет всех возможных последствий механического повреждения грудины — рвется он из больнички в больницу, Угланов, чтобы сделать все «там», чтоб его по дороге «туда» у конвоя отбили… Ну а что? ведь не более дико, чем любые другие ходы. Надо бросить эту кость, что-нибудь пошептать в телефонную трубку Дудю под прослушку, в духе «что-то себя плохо чувствую, помнишь, мы говорили насчет этой штуки? Надо как-то решить по вопросу обследования, чтоб не в местном ветпункте, ну ты понял меня» — сбить немного животное с нюха и, быть может, вот даже заставить вцепиться в пустышку, поверив, что Угланов решать будет все за пределами зоны, Станислава — лишь мостик для проезда «туда», из нее выжимает Угланов три десятка чернильных извилин для вызова группы захвата, что засядет в ближайшем придорожном лесочке. Ледяная и строгая, не лицо — полоса отчуждения, вышла навстречу: «ну пойдемте, Угланов» — ежедневным разменным, копеечным голосом, за собой потащила в кабинет на невидимой привязи, своей властью с Углановым делая еженедельное то, к чему все уже в зоне привыкли и гадали уж, верно, давно: да когда ж он, Угланов, ее, Станиславу… притиснет.

— Стася, надо кончать с этим всем, — завалившись, с порога плеснул в спину ей, расплескал то, что нес, чем был полон по горло. — Надо нам с тобой это… оформлять отношения. Пожениться, ага, — засадил до того, как обернулась она, — то назревшее после взаимных проверок и трений носами долгожданное «самое главное», что мечтает ночами услышать от мужчины любая, получить этот точный укол узнавания и счастья, чтобы после сердечного взбрыка наконец утоленно расплакаться: вот теперь у нее, «как у всех», ты признал наконец, что она оказалась той самой женщиной, и история ваша из сомнительной стала священной.

— Ну, ты… оригинал… — обернувшись, смотрела на Угланова с хохотом, с проступавшей соком сквозь марлю улыбкой отвращения, жалости и бесстыдного счастья: пусть уродливо, пусть наизнанку, но сейчас она с ним тут живая. — Самый, самый большой, невозможный из всех. Это что, значит, буду теперь совмещать? И лечить тебя, и… вот супружеский долг? Как-то слишком уж, нет? Раздеваемся, муж! На кушетку проходим.

— Ничего совмещать ты не будешь, — еле он пересилился, чтоб рывком не влепить ее легкую, тонкокостную тяжесть в себя на глазах у торчащих под окном дубаков, на слуху у стоящего за стеной контролера. — Заявление сегодня, сегодня напишешь, что ты больше не можешь… вот как раз совмещать, у тебя к заключенному отношение личное. А потом подадим заявление… в загс! Просим нам разрешить сочетаться. Убирайся отсюда, исчезни! Не могу на тебя я здесь больше смотреть! Ты меня поняла? Если мы с тобой им заявление про наше полыхнувшее чувство, никаких уж претензий к тебе не возникнет… сейчас.

— Ну а кто тогда здесь… заниматься твоими болячками будет?! — выедала глазами: кто же будет тогда сторожить твой подкоп, запускать в эту клетку твоих землероек? кто тебя самого, когда надо, положит на «крест»? — Ты ж больной, ты забыл? Я одна тут такой специалист!