Железная коза

О, тюрьмы древних городов Востока! Потомкам уже подфартило, ведь они родились на несколько тысячелетий позднее и никогда не узнают все, что они не знают о древних тюрьмах городов Востока, но стесняются спросить. Потомки представляют выцарапанные на сырых каменных стенах ругательства, режущихся в карты урок, работы на лесоповале в сорокоградусный мороз. Нет, это туфта по сравнению.

С позволения богини очага, возьмем среднестатистическую древневосточную городскую тюрьму. Столь привычные потомкам тараканы и крысы здесь отсутствуют напрочь – не выживают в суровой борьбе за существование. В лучших традициях кошмаров, камеры заселены лохматыми, как кокосовые орехи, сороконожками, любознательными, как повара и хирурги, скорпионами, шустрыми, как Том и Джерри, сколопендрами и прочими гнусными насекомыми, которые, попади они в Красную книгу, вызвали бы вздох облегчения даже у генерального секретаря партии Зеленых.

Посему арестанты не бузят, не дерутся за место у окошка, а скромно жмутся к центру камеры. Стены девственно чисты под слоем паутины, ибо какому идиоту ради глупой настенной пошлости захочется контактировать с каракуртами? Разве что где-нибудь на самом краешке наспех религиозным фанатиком выцарапана молитва за упокой себя. Рассказывают, попался как-то на краже писчей бумаги с работы известный профессор энтимологии[13]. Так выходить не хотел. Ноги от страха отнялись.

Камеры переполнены, меж заключенными, нагло их распихивая, летают мухи. Параша не выносится порой по месяцу, окошки шириной в чих, свежий воздух до жмущихся в центре не доходит, свежего воздуха еле хватает насекомым.

Стража по ночам специально громко топает сапожищами, не давая спать. А днями, что отвратительней, на постах исполняет, отчаянно фальшивя, бодрые песни Пахмутовой. Карточные игры запрещены, можно только шашки и шахматы. Свидания с родными – не более трех часов не чаще трех раз в сутки.

А для нарушителей режима в каждой тюрьме карцер, камера номер тринадцать. Самое жуткое место.

Озноба с ужасом оглядела «тринадцатку». Под высоким потолком модерновая сверкающая хрусталем и хромом люстра, стены обшиты мореным дубом с витиеватыми узорами. Огромное окно, не дай бог спьяну вывалиться. И самое жуткое – кровати с пологами. Огромные ручной работы кровати, в которых так грустно и одиноко коротать ночь.

Вдова взяла с кровати атласное покрывало. Прикрыть наготу. Но под покрывалом, оказалось, спал мужчина.

– Ты зачем меня будишь? – слегка грассируя, вздохнул мужчина. – Оставь меня, безутешного, в покое. Мне свет не мил. – Грустный, как коромысло, мужчина был похож на море – такой же волнительный. На голове буруны волос. Усы – чеховская «Чайка».

– Извиняюсь, – решила дама изобразить вежливость, не провинциалка, чай.

– Что мне с извинения? Я тонкая натура, я спал. А когда спишь, идет время, и жестокая действительность не властна. Да унесет меня бог Птах в страну Мульти-Пульти. Приходи завтра в это же время.

– Извиняюсь, – повторила дама.

Мужчина неожиданно перешел на крик, почти визг:

– Я не могу видеть! Я не могу видеть эту безвкусную лампу! Она два года как вышла из моды, – мужчина подбежал к двери и стал дубасить кулаками:

– Садисты, изверги, дистрибьютеры!!! Выпустите меня немедленно! Здесь человек задыхается!

Затем, повернувшись к вдове и более спокойно:

– Разрешите представиться: Мустафа Гоморский, человек с юга, такого далекого, что там уже не жарко. Здесь по недоразумению. Я был звукорежиссером фильма «Миллион лет до нашей эры», и меня обвиняют, будто я продал один крик в фильм «Тарзан».

– Озноба Козан-Остра. Вдова по отношению, – сделала книксен дама.

– Ибрик, у нас гости, – обратился Гоморский ко второй кровати. Галантный, как подсвечник.

Из кровати выбрался молодой человек, и когда стал рядом, у вдовы возникло ощущение, что перед ней братья, настолько мужчины были похожи. Стройные, широкоплечие, одетые, как финские лесорубы, приехавшие в СПб пропить недельный заработок.

– Разрешите представиться: Ибрагим Содомский, личность с севера. Такого далекого, что там не успевает стать холодно.

– Он убил человека за то, что тот пил из его стакана, – объяснил Семен.

– Правда, это произошло в вендиспансере, где я снял койку, так как в гостинице не было мест. А вы здесь почему?

Вдова скромно опустила глазки:

– За нудизм, Чернобог побери.

– Это вы зря. В этой стране нудизм – самое страшное преступление, – сочувственно покачал головой Мустафа и нечаянно раздавил заползшего через вентиляционное окошко тарантула.

– Зря вы это. Здешний хан – импотент. И запретил секс, как пережиток, – сочувственно покачал головой Ибрагим. Невольно создавалось впечатление, что он боится чего-то, не имеющего к этой истории никакого отношения.

Щелкнул засов. Дверь открылась.

– Эй, проштрафившиеся, вам передача. Только умоляю, не скрежещите напильником после одиннадцати, – толкая столик на колесиках, объявил вежливый надзиратель, жизнерадостный до дрожи.

Мустафа кивнул на роскошный торт и вздохнул, нечаянно размозжив голову просочившейся в комнату кобре:

– Это входит в программу пыток.