Железная коза

За огромным — в полнеба — окном чирикали пыльные воробьи (это такие птицы). Снаружи была прекрасная испепеляющая жара, здесь же, в «тринадцатке», царила раздражающая прохлада. Проникающие сквозь шторы лучи лишь с нежностью опытного любовника чуть-чуть щекотали пальцы ног разметавшейся на кровати Ознобы, оголенной, как провод.

Все большие неприятности начинаются с утра. Это вечером можно, ожидая начала очередной серии «Семнадцати мгновений», проиграть в очко квартиру, напиться в Астрахани и попасть под поезд «Москва — Санкт-Петербург», заснуть и не проснуться через пятнадцать минут, разбуженным первым толчком землетрясения. Но сие так, пустяки. А вот утром…

Добродушный надзиратель со взглядом невинным, как презерватив на витрине, ласково тронул Ознобу, вдову по констистенции, за плечо и тихо сказал:

— Пора.

— А куда это вы ее? — лениво сквозь сон полюбопытствовал Мустафа Гоморский, к верхней губе которого прилипло перо из подушки.

— Я не могу видеть! — вдруг тишайший надзиратель с воплем бросился на спросившего и принялся безжалостно лупить беднягу. — Я не могу видеть эту безвкусную лампу! — Однако рукоприкладство не облегчило душу доброго служаки, он быстро остыл и снова печально тронул вдову:

— Пойдем.

Отлипшее перо взволнованно и тревожно покружило в воздухе и улетело за окно. Ну, прямо, «Форест Гамп».

Дама почувствовала недоброе, накинула покрывало и с высоко поднятой головой направилась к выходу, где больно стукнулась большим пальцем ноги о порог. С бездушным лязгом закрылась дверь, будто утверждая: «Человек человеку — мобильник». Надзиратель побрел следом, понуро опустив голову. Он был похож на испортившуюся палку колбасы: апатичный и зеленый. С белесыми кружочками глаз.

В коридоре на полу рядом с дверями «тринадцатки» в предсмертных судорогах корчился укушенный коброй зэк. На синих, как иней, губах пузырилась пена. Глаза не видели внешний мир. Перед ними прокручивались бесцельно прожитые годы: первая стыренная у отца сигарета; первая бутылка — это был «Солнцедар»; вызов родителей в школу за поджог парика завуча и прочие не менее приятные вещицы.

— Счастливчик, — еле слышно пробормотал в усы добродушный конвоир.

В дальнем конце коридора в стену живьем замуровывали троих.

— Счастливчики, — в усы пробормотал конвоир и, желая напоследок доставить даме хоть какое-то удовольствие, повел арестованную мимо приговоренных.

— В чем обвиняют этих людей? — гордо разглядывая потолок и чуть прихрамывая, спросила прелестная вдова.

— Они явились на пляж по пояс голыми и без носков, — вздохнул сопровождающий.

По каждой стороне двухярусной галереи двора были расположены три широких арочных пролета, между которыми, как отметила Озноба, — колонные портики дорического ордера в нижнем этаже и ионические — в верхнем. В простенках между арками были пробиты двери, прямоугольные и круглые окна. По углам находились цилиндрические объемы внутренних винтовых лестниц с полукруглыми куполками и пиноклями. Удачными казались обходные галереи с их точно найденным масштабом и ощущением простора. Сама архитектура внутреннего двора, в которой княгиня усмотрела смешение традиций Палладио, Браманте и Серлио, выглядела далеко не безупречно. Среди других изящных архитектурных решений это насыщенное колючей проволокой и вышками с часовыми сооружение виделось насильственно вторгшимся в чуждую ему среду.

Конвоир подвел пленницу к двери с номером «1»:

— Сегодня вас допрашивает мастер международной категории, имя которого я бы объяснил так: «Отнявший конфету у ребенка».

Подтолкнул вперед, а сам сделал себе харакири. Совесть не выдержала. У него были жена, дети и доброе имя, но это ничего не значило.

* * *

Одного взгляда хватило хитроумной Ознобушке, чтобы понять, для чего предназначалось это помещение.

После мутотеньск-берендейских присутственных мест, нередко сумрачных, тесно заставленных и очень пышных, зал производил необычное впечатление. Его интерьер был светел, прост и вместе с тем подчеркнуто импозантен. Здесь господствовал образ камня, светло-серого, гладкого и прекрасно отесанного гранита. Каменными исполинами казались четыре столба с мощными арками, которые поддерживали сферический купол. Все архитектурные элементы были приведены в строгое единство, господствовал дорический ордер, строгий и торжественный, преобладал один цвет, цвет серого гранита. Пол вымостили белым и серым мрамором. На стене висела картина «Петр I допрашивает своего сына» кисти Дейнеки. В книжном шкафу проглядывали сквозь стекло корешки книг: «Злоумышленник» Антона Павловича, «Преступление и наказание» Федора Михайловича, «Записки следователя», «Кто скрывался под маской Бостонского душителя?», «Кто подставил кролика Роджера?», Рекс Стаут, братья Вайнеры, Кивинов, Астрид Линдгрен…