Железная леди

Как я пояснила Годфри, мой покойный отец не одобрил бы столь экстравагантную роскошь, как кэб, даже если речь идет о его памяти. Так как спорить с мертвым практически невозможно, Годфри отступил, и вскоре я была уже одна на своем пусть и не очень веселом пути.

Я вышла на Бромптон-роуд и зашагала в сторону Кенсингтона вместе с толпой незнакомых попутчиков – словно живая реклама «Удивительной присыпки для ног доктора Мортона», – размышляя по пути о крайних мерах, до которых меня довела попытка помочь Квентину Стенхоупу. Я никогда сознательно не обманывала тех, кому я была стольким обязана. Однако я знала Квентина гораздо раньше, чем встретила Годфри, если можно назвать знакомством такое краткое общение. Бедняга буквально цеплялся за меня все эти годы и, похоже, находил в этом определенное утешение. У меня нет иного выбора, кроме как встретиться с ним.

И все же я чувствовала себя обязанной зайти в церковь Святой Троицы и помолиться за отца, который, правда, умер в середине февраля, а не в июле. Тем не менее посещение храма пошло мне на пользу и укрепило мою решимость. Я направилась в музей.

Весь этот район Лондона к югу от бархатно-зеленого летнего покрывала парка Кенсингтон ощетинился новыми конструкциями. Тут и там виднелись потрясающие шпили и купола памятников, воздвигнутых нашей королевой в память о своем семейном счастье и тяжелой утрате супруга: готические башенки Мемориала принца Альберта выступали за массивным краснокирпичным Альберт-холлом – современной концертной ареной с круглой крышей из стекла и металла.

Музей естественной истории и современных находок начали возводить только в начале семидесятых, и он до сих пор нежился в ярких солнечных лучах, поскольку на стенах еще не успели осесть смог осенних туманов и сырая сажа зимы. Двойные шпили и центральный неф, терракотовый и сланцево-голубоватый оттенки внешней отделки придавали комплексу весьма успокаивающий, созерцательный и духовный вид, хотя на мой вкус чересчур византийский.

Внутри религиозное сходство заканчивалось: в просторном первом зале возвышался какой-то монстр первобытных болот во всей своей костлявой красе. Впрочем, как и церковь, Музей естественной истории служил вечным напоминанием о смерти. Гуляя по многочисленным выставочным залам – я приехала намного раньше назначенного времени, – я не могла избавиться от ощущения, что осматриваю мавзолей, а не музей. Все экспонаты, будь то насекомые, рептилии, птицы или млекопитающие, были мертвы; их демонстрировали в виде или скелетов, или имитаций живых существ с шерстью и перьями.

Яркие стеклянные глаза, не моргая, пристально глядели на меня. Чудовища замерли, будто терпеливо позировали для фотографии, но ни одному из них уже не суждено было снова пошевелиться, лишь я, словно ходячая фотокамера, фиксировала их причудливые формы. Вот бы ненадолго спрятаться под черным покрывалом и тайно понаблюдать за ними через глазок фотоаппарата! Эта публичная демонстрация смерти, предназначенная лишь для того, чтобы досужая публика могла глазеть на существовавшую когда-то жизнь в роскошных мраморных залах, где гуляет эхо, представлялась мне весьма примитивным развлечением.

Я прошла вздувшихся рептилий, которые свернулись в своих огромных деревянных ящиках, и остановилась перед коброй. Чучело имитировало позу атаки, которую я совсем недавно видела в реальности: передняя часть тела взвилась вверх, знаменитый капюшон с очками широко раздут, как накидка дамы прошлого века. Пасть была раскрыта, поэтому клыки отсвечивали белой костью под электрическим освещением. Змея выглядела царственной, как королева Нила; на мгновение я увидела ее не как объект ненависти или библейский символ падения, а скорее как изысканное восхитительное создание, изъятое из привычной среды – мировой природы. Но потом меня передернуло: ведь в конце концов это змея, и к тому же смертельно опасная.

Однако настоящим хищником является не ядовитая рептилия, а тот, кто использует ее естественное оружие в неестественных, человеческих целях – в чудовищных преступлениях на чердаках и в кабинетах добрых докторов.

Я огляделась вокруг, и обширное пространство музея подействовало на меня угнетающе. Меня будто заточили в какой-то гигантский саркофаг. Странные декорации выбрал Квентин для нашей тайной встречи!

С некоторым облегчением я перешла в отдел позвоночных, искренне надеясь, что пушистый мех замаскирует зловещие зоологические экспонаты. Однако там оказалось еще хуже. Экзотические создания были высоко прикреплены к стенам или заключены в деревянные шкафы со стеклянными боками, которые чем-то напоминали хорошо охраняемые витрины с драгоценностями мистера Тиффани на улице Ришелье, 79. Слабый запах лежалого меха и формальдегида возродил в памяти посещение парижского морга.