Прошли дни и недели, прежде чем луч надежды вытеснил грусть и скорбь у обитателей дома, бессильно присутствовавших при медленной агонии бедной девушки. Мадам Жанна дни и ночи проводила у изголовья больной, отклоняя любую помощь. Фариболь, Мистуфлет и Онэсим поселились в соседней ферме и оттуда никуда, кроме как к господину де да Барре, не ходили. По очереди они приходили к нему и спрашивали о состоянии больной.
В эту ночь мадам Жанна, дрожащая и посиневшая от холода, склонилась над кроватью, в которой лежала Ивонна, и заметила, что дочери полегчало, прекратились лихорадка и бред.
Прошло еще несколько часов. Ивонна приподнялась и осмысленным взглядом осмотрела комнату. Ее глаза остановились на матери:
— Мама! Мамочка!
Невозможно описать чувство радости и взаимной нежности, охватившее обеих женщин.
Увидев себя в родных стенах, оказавшись в объятиях матери, почувствовав ее поцелуи, Ивонна буквально стала оживать. Какая это была награда для матери за все бессонные ночи. И хотя опасность уже прошла"
но Ивонна понимала, что мать готова была пожертвовать жизнью ради спасения дочери.
Эта ночь для обеих была чудесным воскрешением: для матери потому, что она возрождалась в своей дочери, а для дочери потому, что она снова почувствовала материнскую любовь и ласку, которой ей так не хватало.
И когда Ивонна рассказала матери о своих невзгодах и несчастьях, о своих желаниях и надеждах, и когда они всплакнули о прошлом и улыбнулись будущему, мадам Жанна, положив голову на грудь своей дочери, тихо прошептала:
— А теперь, Ивонна, поспи. Отдохни, доченька. Молчи. Ты много выстрадала. Но счастье в этом мире достигается ценой огромных жертв и горьких разочарований. Спи, доченька, твоя мать побудет возле тебя!
Уставшая от долгой беседы Ивонна закрыла глаза и убаюканная сладкими мечтами, которые пробудили в ней слова матери, заснула с улыбкой надежды на губах.
Рано утром господин де ла Барре вошел в комнату и на цыпочках приблизился к мадам Жанне. Он слегка потрогал ее за плечо, но она не проснулась. Он взял ее руку и с ужасом почувствовал, что рука была холодной. Мадам Жанна не сделала ни малейшего движения и тогда оруженосец, осознав грустную правду, опустился на колени и помолился.
Мадам Жанна умерла.
Прошло два месяца. Поддерживаемая господином де ла Барре, Ивонна нетвердой походкой прогуливалась по аллеям парка. Она была такой асе красивой, как и до болезни, и только взгляд ее и улыбка были чутьчуть грустными. Очень часто девушка замыкалась в себе, и чтобы отвлечь ее, господин де ла Барре решился расспросить ее:
— Мадемуазель, — обратился он к ней, — кто эти странные люди, которые принесли вас сюда? Тогда они быстро исчезли в лесу. Сейчас они живут на какой-то ферме, а сюда приходят, чтобы издали увидеть вас и улыбнуться вам и всегда избегают встречи со мной.
Ивонна рассказала одиссею двух авантюристов. Своей необыкновенной храбростью, потрясающей самоотверженностью и невиданной верностью они представили доказательства своего исправления.
— Простите ошибки и преступления, совершенные ими, — обратилась она к оруженосцу, — они смыли их своей кровью. Они жертвуют телом и душой ради дела, которое стало целью моей жизни и, возможно, будет и вашим делом. Кроме того, через несколько дней, по-видимому, представится случай увидеть их в действии.
Дворянин, удивленный такими словами, подкрутил усы и спросил:
— Может быть у вас имеется план, мадемуазель?
— Конечно. Я уже несколько месяцев здесь. Но это несправедливо:
мы отдыхаем, а монсеньер Людовик страдает, не получая никакой помощи…
— Вы хотите вернуться в Пиньероль?
— Никоим образом. Теперь я понимаю, что наших сил недостаточно, чтобы бороться с таким сильным и многочисленным противником…
Силой мы не сможем победить, нужно попробовать хитростью…
— Соблюдайте осторожность, мадемуазель Ивонна. Пришло известие, что за участие в заговоре против Людовика XIV был публично обезглавлен кавалер де Роа.
— Боже мой! Кавалер де Роа обезглавлен! — вздрогнув, воскликнула Ивонна. — Хорошо, мы будем более осторожными, чем он. Вот почему я считаю, что мы должны покинуть этот замок. Не понимаете? Мушкетеры, видя, что их розыски безрезультатны, могут заподозрить — и это вполне естественно, что те, кто пытался помочь монсеньеру Людовику, являются его земляками и розыск может начаться здесь. Лучше всего нам поискать другое убежище. Ваши слова натолкнули меня на одну мысль.
— Мои слова?
— Да. Вы сказали про кавалера де Роа и я вспомнила про подземное убежище, служившее ему защитой. Вы слышали о нем?
— Нет, мадеумазель.
— Это хорошо. Значит, оно не было раскрыто. Мы укроемся там и оттуда начнем действовать.
— Я готов, мадемуазель, сопровождать вас.
— Завтра?
— Завтра.
— Ладно. Сообщите моим друзьям, чтобы они тоже приготовились, а теперь, пожалуйста, оставьте меня одну на некоторое время. Я хочу помолиться перед могилой своей матери.