Железная трава

— То-то!.. — Петрунька повышает голос. — Живы-здоровы будем, на следующий год себе таку купим… пахать чтобы…

— Денег-то де возьмете?..

— Ха!.. У деда еще три корчаги есть… Хватит. Да и сам выправлюсь… робить буду!

Слушатели подавленно молчат.

— А то есчо така машина есть, — продолжает шепотом Петрунька. — Сама, вишь ты, жнет, сама молотит, сама мелет… все зараз! Прямо на поле мешки с мукой бросом выбрасывает… Во как!

И еще долго слышится возбужденное повествование Петруньки, прерываемое несдержанно звонкими голосами: «Ой ли!.. Здо-о-орово!.. Ой-ей-ей!..»

Воздух наливается мглой, острый серп кротко мерцает над дальней избой. Крылатый ушан реет под сосной, а со двора доносятся тяжелые вздохи домового: скучает, видно… Где-то в конце улицы скрипит не то колодезный журавль, не то телега.

— Петрунька-а-а! Де-е… ты-ы-и!..

Под навесом переполох.

— Па-а-аршивай!.. Воро-о-ота!..

Петрунька стремительно бежит вперед, а позади — дробный топот босых ног и торопливый треск гнилых прясел.

V

Петрунька открыл глаза и видит: за столом, в красном углу, под образами, обвитыми узорным ручником, сидит незнакомый парень в замасленной тужурке и жадно уписывает блины, горою возвышающиеся перед ним на миске. Подле дед трясущимися руками наливает из парного самовара праздничные расписные стаканы. Отец, должно быть, выпил только что водки, морщится, утирает бороду концом рубахи, подносит гостю чашку, налитую через край, и приговаривает:

— Кушай, паря… Одолжай, миляга!..

У гостя лоснится от пота круглый угреватый лоб, смуглые, в темном пушку, щеки расплываются в улыбку:

— Да будет бы!..

Но уступает, водит рукавом тужурки по толстым масляным губам и, подняв сытые карие глазки, берет из хозяйских рук чашку:

— Много лет вам…

— Кушай-ка на здоровье! — отзываются в один голос отец и мать. Мать стоит, опираясь на ухват, у печи и улыбается. Половина ее лица, белый платочек на голове, край высоко подоткнутого подола отсвечивают заревом из печной пасти.

Петрунька вскакивает с сундука и проворно натягивает штанишки… Не опоздать бы!..

Из окон, через сетку герани и цветного мака, льется солнце, играет на самоваре и в волосах деда, прыгает зайцами по конику, по домотканому бордовому половику.

Вскоре все на дворе. Незнакомый парень, оказавшийся монтером из города, ловко разбивает под навесом ящики, достает и раскладывает в порядке по земле железные рамы, зубчатые колеса, трубки и болтики.

Вокруг толпятся бабы, девки, мальчишки с разинутыми ртами. Аким оставил их в покое, сосредоточенно следя за каждым движением монтера.

Тот, подмигивая девкам, то и дело покрикивает на работника.

— А ну, ты, подай-ка стойку!..

Матвей вспотел, скраснел в лице и растерянно лапает то ту, то другую машинную часть.

— Да не ту! Видишь, с краю!..

Девки прячут лица за спины подруг, хихикают над Матвеем и обжигают монтера лукавыми глазами.

— Ишь, хахаль какой!..

— Бастенький!..

Работа разгорается. Час за часом из разбросанных стальных частей растет машина. Монтер сбросил тужурку, засучил рукава и звонко стучит молотком. Порою он выпрямляет спину, отдувается, утирает с лица ребром чумазой руки пот и просит квасу.

Девки наперебой бегут в избу и тащат жбан. Монтер, осклабясь, хватает вместе со жбаном протянутую руку; девка отбивается, звонко смеется.

Порою он, обращаясь к Акиму, внушительно говорит:

— Смотри, эту гайку — в порядке надо, чтобы повсегда на месте…

— Слушаем, — покорно отвечает Аким и вздыхает.

— Ничего себе, обвыкнешь! — ободряет его монтер. — Тут, главное, насилом не надо! Машина — вещь нежная!..

— Больно мудрено чо-то…

— Пошто мудрено?.. Один гаечный ключ, немного масла и смекалки… вот и все!

Приходи, милой, в ограду,
Подарю тебе отраду!.. —

негромко напевают девки.

Растет машина… Уже на колесах платформа, уже гремят цепи при поворотах зубчаток, уже посверкивает на солнце тонкое мотовило, похожее на игрушечный остов мельничного колеса.

Погожим утром, когда над избами еще висел молочный пухлый туман, из распахнутых ворот Акимова двора, величаво покачиваясь, двинулась на тонких транспортных колесах сноповязалка.

Монтер, откинувшись на гибком сиденье, уверенно кричал на лошадей:

— Эге-е, ше-елу-удивые-е!..

Пестрая шумная толпа из подростков, баб и мужиков, во главе с Акимом и дедом, спешила вслед. Позади, верхом на чалой, ехал Петрунька, держа под уздцы другую лошадь. Он свысока поглядывал на людей, нетерпеливо бил голыми пятками в бока чалой и кричал:

— Береги-ись!..

Торопливо хлопали калитки, скрипели ворота. Из густых косм тумана выплывали новые и новые лица. Подошел толстый, краснощекий староста и долговязый лавочник, облаченный в жилет поверх рубахи, с длинною, болтающеюся на животе цепочкой от часов. Оба как-то особенно почтительно поздоровались с Акимом и примкнули к толпе. Те, что шли у самой машины, косились на нее и вполголоса толковали:

— Хитро, надо быть, все… Забава!..

— Будет ли толк-то?

— Знамо, будет! На то — вершат…

— Не скажи…

Мальчишки бежали впереди и первые распахнули ворота поскотины.