Железная трава

Ехал он с рабочим чугунолитейного завода на митинг к казармам. Извозчичья пролетка ныряла в ухабах, заморенная лошаденка, исходя паром, то и дело останавливалась, извозчик бранился на седоков:

— И куда вас, так вашу, несет… Гляди, ночь вить на дворе!

Репортер ежился, окликал соседа:

— И впрямь, Егор Андреич, не поздно ли?..

Егор Андреич молчал, глядя перед собой в степь нетерпеливо поблескивающими глазами. Губы его были сомкнуты, над бровями вырезывалась глубокая борозда, и во всем лице, сухом и скуластом, застыло напряжение неукротимой мысли.

4

Было условлено, что второе совещание состоится на другой день утром, но прошло утро, приближался обеденный час, а из приглашенных никто к губернатору не шел.

Около семи губернатора вызвали к телефону и кто-то, чей голос показался ему знакомым, сообщил, что полицеймейстер только что арестован на квартире.

— Как, как? — переспросил губернатор, но услышал в трубке хриплый отбой и, чувствуя немоту во всем теле, опустился тут же у аппарата на диван.

— Отлично! — произнес он вслух и не узнал своего голоса. Сердце билось часто, гулко; на бледной лысине росою выступила испарина; глаза в изнеможении закрылись.

В таком положении нашел его старый камердинер Петр.

— Ваше-ство… батюшка-барин!.. — наклонился к нему слуга и потрогал за плечо. — Там тебя спрашивают какие-то…

Губернатор вздрогнул, открыл глаза, увидел в лице Петра жалостливый испуг и замахал руками.

— Не пускай, не пускай!..

— Да уж тут они, в кабинете… — все с тем же талым испугом проговорил старик, беря губернатора под руку.

Тот подозрительно взглянул на него.

— Поди скажи, сейчас буду…

И направился к буфету.

Достал там из шкафчика графин с янтарной жидкостью, налил с четверть стакана, выпил и сплюнул.

И вдруг горючая злоба охватила его. Шумно дыша, с налившимися кровью глазами вышел в кабинет.

Сейчас же навстречу ему поднялись с кресел чужие люди в серых шинелях, с винтовками в руках, и один штатский, в кургузой замасленной жакетке, с глубокой бороздой над бровями, выступив вперед, произнес сурово:

— Попрошу вас одеться и следовать за нами… Вы арестованы!..

Это был тот самый Егор Андреич, рабочий, который вчера с репортером «Нашего края» ездил в казармы на митинг. Глядя в упор на губернатора, он бессознательно повторил те самые слова, с которыми не раз в прошлом обращались к нему после обысков: «Прошу вас одеться и следовать за нами… Вы арестованы!..»

Губернатор молча грыз его выпученными глазами, потом внезапно, точно внутри грузного тела прорвалась плотина, выкрикнул:

— Кто вы такой? Как смеете? По какому праву?..

— Т-с-с! — Егор Андреич спокойно поднял руку.

— Что? — заорал губернатор, совсем теряясь. — Вон отсюда, вон, вон!..

Должно быть, в губернаторе было что-то нелепое. На губах Егора Андреича показалась острая улыбка. Затем прозвучало короткое:

— Прошу не кричать!..

Крепкий голос, как ушат холодной воды, привел губернатора в себя. Он вдруг осел, поднес руку к своему неудержимо прыгающему подбородку и молча, волоча правую ногу, спружинив багровые складки затылка, повернулся к двери.

Солдаты тронулись за ним, но Егор Андреич остановил их:

— Не уйдет!..

Солдаты стали. Один, отмахнув полу шинели, полез за табаком.

— Вон какой у него норов-то… — сказал он.

Бородач в серой, с кокардой, шапчонке подхватил:

— Теперича отноровился!..

Парень с круглым бабьим лицом проговорил сердито:

— Ране бы надо спесь ему выбить, а то вон сколько делов наделал…

— Ай наделал?..

— Ого! Он вить, бают, в шестом году видимо-невидимо людей истребил.

— Завсе просто, — угрюмо отозвался бородач. — На том стояли!..

В спальне губернатор, привлеченный неугасимой лампадой, опустился на колена, крестился мелкими взмахами дрожащей руки, бормотал невразумительные слова и тоненько, подергиваясь, икал. Таким нашла своего многовластного супруга, камергера двора и кавалера Анны 1-й степени, ее превосходительство, сухонькая старушка с облезлой, без парика, головою, похожая в своем старомодном кашемировом бурнусе на сиделку. Она взяла мужа под руки, повела, покорного, в гардеробную, сама натягивала на него платье, оправляла на обрюзгших ногах пуховые чулки и приговаривала:

— Ты их слушайся, Алек… Так лучше будет, лучше…

Через час губернатор, кутаясь в плед, сидел под стражей в вагоне. Скорый поезд уносил его в сизые пространства, навстречу неведомому будущему. А еще через час, в густых лохматых сумерках, около губернаторского дома кипели людские волны. Волны бились о толстые стены, затопляли просторный двор, таинственный и мрачный от стоявших здесь черных лип, и с шумом плескались у тяжелых парадных дверей.

Из уст в уста неуловимые змеились слухи, калили кровь. Говорили о складе оружия, будто бы найденного у полицеймейстера, о стражниках, запрятанных в губернаторских подвалах, о том, что кто-то, близкий к старой власти, защищает губернатора, прячет его — не хочет выдать народу.

На каменную вазу массивного ступенчатого крыльца, невидимый в темноте, взобрался человек. Оправив фуражку, он закричал высоким тенорком:

— Граждане!..