Железная цепь со строгим ошейником

- Господи, дак он что - мертв?

- И очень даже сильно. Еле от рельсов отскребли. Видимо, белая горячка. Иди домой.

И я пошел домой. Там я упал на уцелевшую кровать и так лежал три дня. Без воды (мы и сантехнику всю пропили), без еды, без сна. Лежал, пока ко мне не стали колотиться в дверь и кричать:

- Открывай! Мы знаем, что ты здесь.

Я добрался до двери и открыл. На пороге стояли два мужчины в синей форме.

- Вы кто?

- Я начальник вокзала, - ответил один. - А это - начальник почты. На твое имя пришло семь товарных составов. Быстро распишись и забирай их на фиг! Они движению мешают.

- А что в них?

- Книги всякие.

- Книги?

Сознание мое помутилось. Все книги Земли - теперь мои! Все. На всех языках. Кроме, конечно, пергаментов и рукописей в свитках. Ну и, само собой, тех, что уничтожены и тех, которых вообще - нет...

Что касается Толика, то он, бросился под один из поездов, шедших на мое имя. Несмотря ни на что, он сейчас в Раю, а там ведь не нужны книжки. Разве что каталог его матери, в бархатном переплете бордового цвета.

Офицеры МВД в глубине души очень несчастны. Большинство от нечистой совести, а некоторые - такие, как участковый Егорушкин - от личной неприязни к Мировому Злу. Это самое Зло в их микрокосме превращается в бесконечное, неделимое множество и скрывается за пределами вселенной. На деле же оно - всего лишь кучка убогих делинквентов, дурных психопатов, больных, в общем, людей. Но осознать сей факт таким офицерам МВД - не дано. Вот они и мучаются от внутреннего диссонанса.

Так считала теща участкового Егорушкина, Эмма Константиновна, эффектно молодящаяся дама.

- Ну, как? - спрашивала она у зятя, - добился гармонии микрокосма и макрокосма?

- Не знаю, - хмурился участковый Егорушкин.

- Ни черта ты не добился! Если бы добился, давно бы пошел к своему брату в ИЧП. На самосвале возить... Что он там возит-то?

- Навоз возит! - отвечал участковый Егорушкин и начинал звереть.

- Вот, вот. Фекалии, значит. А фекалии что в психоаналитической символике обозначают?

- Не знаю, - цедил сквозь зубы участковый Егорушкин и чувствовал, что готов пристрелить тещу.

- Деньги обозначают! Давно бы уж деньги греб лопатой. И не жила бы моя дочь с тобой в эдакой халупе, и сигареты бы давно курил приличные, а не эту дрянь!

- Знаете что, мама!..

- Я одно знаю. Мой покойный муж пистолетом в носу не ковырял

Далее следовал банальный скандал, а затем, после примирения, инициатором которого всегда была Елена Павловна, наступало время для беседы о литературе. На это раз, тема, которую обычно заявляла Эмма Константиновна, была следующей: «Почему Кафка боялся своего тела, и как это повлияло на мировой литературный процесс». Участковый Егорушкин хмурился, слушал хриплый голос Эммы Константиновны и, не ощущая вкуса, жевал домашнюю выпечку с маленькими яблочками - китайкой. Выпечка была делом рук Эммы Константиновны. Под окном у нее росла яблоня с китайкой, поэтому яблочки никогда не переводились в жбане на балконе. Эмма Константиновна сама их не употребляла, а использовала в приготовлении выпечки, которую непременно таскала с собой, когда ходила к кому-нибудь в гости. Экономно и культурно.

У участкового Егорушкина тупо болела голова. Ему было жалко себя. На его избитую внешность ни жена, ни теща не обратили внимания. Последняя небрежно бросила: «Полюбуйся, дочь! Опять твоего напинали!» На что участковый Егорушкин возразил: «Почему опять? И почему напинали? Меня бейсбольной битой били!» Но в ответ удостоился лишь презрительной усмешки.

Свой приключенческий роман участковый Егорушкин писал при помощи «Ицзин». Втайне от жены он ночами запирался на кухне, пожирал китайскую вермишель, дергал дверцу холодильника, подбрасывал монетки и, по выпавшим гексаграммам, строил перипетии и сюжетные ходы. Дописав роман до половины, участковый Егорушкин не без торжественности предал свой труд на суд Эммы Константиновны. И сейчас, он слушал беседу о Кафке не перебивая - терпеливо ждал вердикта - быть его роману участником мирового литературного процесса, или же просто блеснуть и сгинуть в мейнстриме...

Эмма Константиновна работала в театре гримершей, там-то она и научилась изредка эпатировать слушателей нецензурной бранью. На этот раз она не упустила момента:

- Дак вот, Лена. Ладно - Кафка. А то ведь и твой чумоход кое-что написал, вместо того, чтобы деньги зарабатывать! Вот, блядь, уёбок, постмодернист хуев!

Участковый Егорушкин дернулся и переменился в лице. Эмма Константиновна достала рукопись его романа и продолжила:     

- Вот послушай, Лена, что он тут пишет. Наугад читаю: «Это конец», - подумал майор. И правда, это был конец, он опоздал. Мутанты окружили майора. Один, самый мерзкий, с десятью зубастыми головами, росшими из пальцев, попытался схватить майора за ухо». Так, вот еще: «Изгнание упадка не вышло. Ее кишки падали на белый кафель, радужно переливаясь в лучах зари. Но это было лишь начальная трудность». Джойс чуханый выискался! Что скажешь, Лена?

Елена Павловна ничего не сказала, она громко ойкнула, и так и осталась сидеть с приоткрывшимся ртом и круглыми глазами.