Железная воля Джини Ло (ЛП)

— Тебе не нужно переживать о том, что будет после школы, — сказала мама поверх плеча. — Если не найдешь работу, Квентин о тебе позаботится.

Глаза Квентина расширились, словно у рефери в боксе, заметившего, что у обоих бойцов были ножи. Он замахал мне руками за спиной моей матери, показывая, что он не разделял это мнение.

Я вдохнула носом так глубоко, что могла бы задуть свечи на торте. Когда я досчитала до трех и выдохнула, опасный миг прошел. Все было хорошо. Еще одно старомодное заявление мамы. Не стоило ссориться из-за пустяка.

Я гордилась собой. Я была воплощением спокойствия и прощения.

— Никто не думал, будет ли у меня время на роль капитана, — сказала я. — Как же мои дополнительные занятия? — я состроила Квентину гримасу, чтобы он понял намек.

— Если это важно, то выдели время, — сказала мама. Аппетитный запах чеснока и имбиря наполнил комнату, она добавила специи на сковороду. Запах останется в нашей тесной кухне без вентиляции до завтра. — Времени всегда больше, чем ты думаешь, его просто нужно отыскать. Когда мы с твоим отцом открывали магазин мебели, мы были так заняты, что составляли графики дел на каждые пятнадцать минут…

Она замолкла. Я отвела взгляд. Она не в первый раз не заканчивала.

Опыт тех дней, катастрофа, которая получилась из совместного бизнеса родителей, проступили тоскливым воспоминанием. Буря чувств заставила маму замолчать.

У меня были американские ценности, и они помогали пережить давление от трагедии. Всякое бывает. Люди меняются. Всегда можно отвлечься на телевизор.

Но для нее происходящее в нашей семье было кипящим котлом горечи, и содержимое становилось только неприятнее. И так будет вечно. У азиатских родителей был не такой и большой набор психологических инструментов.

Квентин попытался нарушить молчание:

— Знаешь, можно упростить себе задачу. Создать помощника капитана.

Точно. Он видел, как хорошо это работало с Гуаньинь. Пытаться командовать тем, кто выполнял твою работу, было хорошей идеей только на бумаге. Другие старшеклассники, которые играли дольше меня, будут ра-а-ады выполнять мои приказы. И юные тоже. Новички едва знали, с какой стороны сетки были враги.

И я не хотела говорить об этом. Настроение мамы заразило меня, испортило миг спокойствия, и мы вернулись в эмоциональное состояние, в котором были почти все пять лет. Мама и дочь стали хмурыми коконами. Кто знал, когда мы выберемся. Точно не этим вечером.

Квентин тихо вздохнул при виде моего лица и стал задавать вопросы, на которые уже знал ответы:

— Я могу вам помочь? — крикнул он маме.

— Не глупи, — сказала она, высыпала фасоль на тарелки и опустила их перед нами, пар поднимался вуалью перед лицом Квентина. Она замерла перед рисоваркой.

— Что-то забыли? — сказал он.

— Нет, я… — она покачала головой. Я слышала, как она с силой тыкала лопаткой в чашу, наполняя большую миску.

Фу. Теперь мы злились. Агрессивно гремящие тарелки и рев пылесоса чаще, чем нужно, были саундтреком моего детства. Мама развернулась, ее лицо было немного красным. Она замерла на середине пути к столу.

Ее руки задрожали. Я такого еще не видела. Что-то было не так.

— Я в порядке, — сказала она, хотя никто не успел задать вопрос. Она попыталась опустить еду на ближайшую поверхность. Миска перевернулась и упала на пол.

— Мама! — я оттолкнула стул, стараясь добежать до нее раньше, чем она упадет.

— Я в порядке, — заявила она громким сильным голосом. Но рухнула на пол, словно ребенок, который не хотел больше идти. Она упала на запястье с силой, точно его сломала.

Квентин пропал. Я знала, не глядя, что он перемахнул стол, чтобы помочь.

Я все равно не увидела бы его. Перед глазами темнело. Я видела только маму в моих руках, хрупкую, маленькую и дрожащую, и я собиралась сидеть там, качать ее в своих руках и молить всех существующих богов, чтобы все было хорошо.

7

— Джини, я в порядке, — сказала мама.

Было глупо так говорить, если бы мы были в палате в больнице, она лежала на койке, трубка была бы соединена с ее худой и бледной рукой. Но — нет. Мы вдвоем сидели на тусклых стульях перед грудой журналов в фойе. Мы даже на прием еще не попали.

Еще несколько человек в зале ожидания прижимали пакеты со льдом к лицам или держались за опухшие лодыжки. От их присутствия я была возмущена.

«Уходите со своими ранами, мешающими персоналу помочь моей маме. Вы мне никто».

— Ты не в порядке, — сказала я. — У тебя был гипертонический приступ.

— Возможно, — сказала она, словно так могла меня переубедить. — Ты слышала ребят в скорой.

— Это значит, что ты не в порядке! У тебя мог быть приступ!

— Тише, — она виновато огляделась на других пациентов.

Я ненавидела это. Ее мелкие жесты, которые показывали, как были искажены ее приоритеты. Как низко была ее самооценка. Я злилась на нее. Я не помнила, когда она в последний раз проверяла свое здоровье.

Когда я спрашивала ее о здоровье, ответ был одним: «Я не могу позволить прием врача». За годы боли копились в ее теле, но их не лечили, и теперь ее жизнь была под угрозой.