Железная земля: Фантастика русской эмиграции. Том I

А выиграл он ее в карты, на втором абцуге фараона, будто от самого графа Калиостро. Потому–то на нижней крышке между тимпанов и флейт вырезаны старинные круглые буквы: «К. 1780. С. П. Б.»

Мало кому известно, что прадед мой был весьма близок Ивану Елагину, всех российских масонских лож ГроссМейстеру, и что именно он, вместе с графом Калиостро, когда тот был в 1780 году в Санкт — Петербурге, — на елагинской загородной даче, в подвалах, плавил в тигелях всякую чертовщину, отыскивая философский камень и золото.

Золота, конечно, они не нашли, а испанский полковник, Великий Кофта египетских лож, целитель и граф, шарлатан и обманщик Джузеппе Калиостро вскоре покинул столицу. Говорят, что он вылетел из Петербурга ночью, раскинув по воздуху свой черный испанский плащ.

Я верю, что он бежал так. Есть старый рассказ, что на шпице адмиралтейства долго еще бились под ветром черные лоскутья, куски графского плаща, которыми он зацепил золотой адмиралтейский кораблик.

Как бы там ни было, но от Калиостро досталась прадеду чудесная табакерка. Получив абшид, прадед вышел в отставку и скрылся в своих тамбовских деревнях. Что делал он в старом доме, точно никому не известно, но старики–дворовые до могилы божились, что по ночам в окнах мелькали огни, играла огромная музыка и были слышны флейты и смех.

Обросший щетиной, угрюмый, в кармазинном кафтане, закиданном табаком, прадед мой редко появлялся на людях, постукивая своей тяжелой тростью. Усадьба стояла запущенной. Английские пруды затянуло зеленой тиной, обвалились каменные львята у въезда, дорога заросла травой. Прадед мой разорился на изобретении регреШиш mobile и воздушной машины для полета на дуну.

А когда он помер, «Срочьи Рощи» были проданы в казну, и дед мой, Андрей Африканович, был уж бедным субалтерн–офицером Изюмского гусарского полка. А кончил он тоже странно: полк бросил, уехал из столицы и стал малоизвестным поэтом.

Тоже и дядя мой, и другой дед, — все это длинная история о бедняках–музыкантах, о скромных стихотворцах, о давно забытых художниках.

И был я молодым студентом, когда мать рассказала мне, что ходит глухая легенда, будто граф Калиостро, проиграв ставку деду, бросил на стол не табакерку, а живой кусок дьявольского золота, адский жар…

Конечно, в тот же вечер я рассматривал табакерку. Надо сказать, что в тот год я был влюблен, весело и светло, а в тот вечер, когда тайком разглядывал табакерку, — я пришел со свидания, на котором она ответила мне — «люблю»…

Поднял крышку — какие пустяки, — пыльный плоский ящичек тусклого золота, который, вероятно, удобно было носить в карманчике атласного камзола, перламутр, и эта золотая танцовщица с тамбурином.

Я стал пристально разглядывать ее. А табакерка вдруг зашевелилась на моей вытянутой ладони, крышка мягко откинулась, щелкнула.

И прыгнула на крышку смуглая золотистая девушка, совсем маленькая, как стрелка. Она вполне умещалась на моей ладони. Вот она повернулась ко мне, закинув над головой тамбурин, вот понеслась в быстром танце, и замелькало в

моих глазах сияние ее золотой туники. Крошка пела в тихом ропоте тимпанов и флейт.

Я хорошо понял, — она пела о том, что лучше всех танцев земли ее золотистое мельканье и что она лучше всех девушек, прекраснее всех невест.

И как будто узнал я маленькое личико танцовщицы. Это была та, кто сказала мне сегодня «люблю». Но личико сморщилось, и видел я, как западает крошечный рот, как клювом стягивается маленький нос к подбородку — и вот, постукивая клювом, покатилась по моей ладони старушка и села, покачиваясь, на мой указательный палец, как золотая горошинка. Но рассмеялась и снова сбежала маленькая золотая вакханка — «смотри, твоя невеста состарится, а я никогда. Все стареет на свете, кроме мечты».

Крышка щелкнула, табакерка покатилась с моей дрогнувшей ладони: за моей спиной кто–то приоткрыл дверь…

Что же еще? Мой прадед изобретал машину для полета на луну, деды были плохими стихотворцами и неизвестными музыкантами, школьные этюды отца еще и теперь пылятся в папках Академии Художеств. И вы знаете, что я пошел следом за ними и что не отказался бы я даже и от полета на луну… А когда ринулась на нас эта революция — мы бежали из Петербурга. Дедовской табакерки я больше не видел. Вероятнее всего, что попала она на толкучку, на Александровский рынок, в пыльную ветошь антикварных лавчонок. Не видел я больше и невесты…

Мне хочется вам только сказать — было бы ошибочно думать, что граф Калиостро проиграл прадеду моему живой кусок дьявольского золота. Дьявольщины тут нет ни на каплю…

Правда, Калиостро был великим обманщиком и великим шарлатаном, но он же, милостью Божией, был и великим мечтателем.

И. Лукаш ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ

О, Гаарлем, тихий город. Город белых чаек и белых чепцов. Женщины твои холодны и прекрасны, как зимние зори, а походка их легкий бег корабля.

Кто не знает, что Елизабет, девушка из Гаарлема — невеста капитана Андреаса Ван — Деркиркена?