Железная земля: Фантастика русской эмиграции. Том I

В 19.. году в России появилась неведомая медицине, новая венерическая болезнь, прозванная «головой смерти». На теле больного появлялись крупные багровые наросты с тремя черными впадинами, имеющие сходство с черепом. Наросты разъедали все тело. В короткий срок больной превращался в гниющий кровоточащий труп и медленно, в страшных мучениях, умирал. Впервые эта болезнь появилась в Заволожье, о чем и было сообщено по радио совету старост. Тревоге, с которой было передано это известие, не придали значения и жизнь России шла своим чередом.

Народился новый человек. Был он расслабленным и хилым, с полузвериными повадками. Рождалось много идиотов. Вся Россия представляла из себя зловонный разлагающийся труп. Случайный европеец, попадая в русский край, надолго уносил кошмарное воспоминание о людях, похожих на теней с полузвериными лицами, заживо гниющих…

Старик всхлипывал и, обнимая сына, шептал в тоске и отчаянии:

— Ты ведь мой! Плоть от плоти, кость от кости… Мною зачатый и мною зараженный… Прости меня… прости… Будь проклята наша жизнь, отнявшая радости наши маленькие, такие хрупкие… нежные…

И, поднимая руки к черному грозовому небу, он кричал шипящим сиплым криком:

— Проклятый я человек! Порази меня! Убей меня, Боже!

Демоненок глядел на отца и хохотал.

Н. Смирнова ФАНТАЗИЯ И РЕАЛИЗМ

Прочла в номере старого журнала фантастический рассказ о медике екатерининского времени докторе Черном, который, увлекшись учением алхимика–чудодея Калиостро, задумал изобрести сонный эликсир и случайно для себя, наглотавшись паров от жидкости, заснул на триста лет. Жизнь за это время так успела перемениться, что он, проснувшись, не мог никак примениться к ней, вместе с тем она давала для него, как для ученого, столько увлекательно–нового: он хватался за медицину, за философию, за литературу и, казалось, проживи он еще столько же, сколько прожил, ему никогда не усвоить всего, что дала новая жизнь. Раз, бродя по улицам Петербурга, он попал под колеса электрического трамвая и ему оторвало голову.

После него остался флакон с жидкостью, но он куда–то затерялся.

На этом кончается рассказ. Так было тогда, но вот что случится, если применить фабулу рассказа к современной жизни.

Молодой офицер, корнет гвардии, один из правнуков доктора, которому нужно было после отпуска отправиться на фронт, нашел флакон с жидкостью, поднес его к носу — и заснул, но не на триста лет, а на три года.

Проснулся над раскрытым чемоданом и ему показалось, что он спал только несколько минут.

Собрался, одел офицерскую шинель и вышел на улицу.

Его поразила сразу темнота и мертвенность улиц: нигде ни души…

Наконец встретил странного человека в штатском платье, но с ружьем за плечами.

— Ваш пропуск, товарищ?

— Какой пропуск? Вы никакого пропуска от меня требовать не можете. Да и какой я Вам товарищ?

— Вы что, пьяны, или с луны свалились? Знаете, что после девяти часов нельзя быть на улице без разрешения комиссара?…

— Какого комиссара?..

Милиционер поднес к лицу офицера электрический фонарик, и перед его изумленными глазами засверкали золотым блеском офицерские погоны. Крикнул и на его призыв откуда–то вынырнули еще три фигуры с ружьями за плечами…

— Белогвардеец — офицер, золотопогонник…

— Куда его? В комиссариат? Нет, это птица важная, прямо в чека.

Сопротивлялся, но трое были сильнее одного. Шел и раздумывал над странностью положений и над слышанным словом «чека». Вспомнилась по ассоциации сказочка из детской хрестоматии «Ось и чека», но там чека была частью телеги, потом смешная детская песенка — «палочка- выручалочка, чека, чека, чекалочка…»

Тащили по улицам, таким знакомым и вместе совершенно неизвестным: трава посреди улиц, разобранная торцовая мостовая, заколоченные окна, глядевшие как мертвые глаза.

Остановился…

— Купите мне папирос, все равно каких… вот деньги… — вынул несколько романовских марок…

Ну и типи: золотые погоны, деньги монархические, папирос просит… все равно каких, а у людей хлеба нет.

Вот знакомая парадная и шумная еще несколько часов Морская, Невский, думская каланча и, наконец, Европейская гостиница, где, по его мнению, он кутил еще сегодня вечером с товарищами.

Еще так недавно в отдельном кабинете он пил шампанское и его обнимала юная и нежная, как мадонна Мурильо, корифейка балета. Он ясно помнит даже все свои мысли. Он думал о том, как хороша жизнь и молодость, как радостна любовь женщины… и зачем война?… Он был на счету отличного офицера, любимого товарищами и подчиненными, но вечная опасность, боязнь каждую минуту быть убитым и искалеченным, все это увеличило в его глазах ценность жизни. Он думал тогда о первых днях войны, когда он самоотверженно вынес на руках из–под неприя- иельскаго огня раненого товарища. Теперь он этого не сделал бы, если бы он кого и взял бы на руки, то, пожалуй, только хорошенькую, маленькую женщину…

Да, он ясно помнит все, что было несколько часов назад… А теперь… Куда–то исчез важный, толстый швейцар и лакеи, нет драпировок и растений.