Железное золото

Гелиос ошеломлен не меньше ее.

– Я не могу этого сделать.

– Он наговаривает на себя! – выкрикивает Дидона. – Это ложь! У него не было доказательств. Предположения не в счет. Мы все видели запись. Могли быть догадки, но не доказательства. Доказана лишь его халатность. Диомед, скажи ему!

– Мама, – беспомощно говорит Диомед, – но он сам признался…

– К черту его признание, мальчишка! Он твой отец! Он, черт подери, Ромул Раа!

У меня сердце разрывается при виде того, как она беспомощно оглядывается по сторонам, словно утопающая, которой никто из нас не в силах помочь. Я и сам чувствую себя потерянным.

– Дидона, – произносит Ромул за ее спиной. – Пожалуйста…

Она поворачивается к мужу, все еще с намерением все отрицать, но потом, глядя ему в глаза, постепенно осознает, что пути назад нет, и ее начинает бить дрожь – я вижу это даже через разделяющие нас сорок метров. Ее жизнь, ее семья бесповоротно разрушены, и она знает, что это ее рук дело.

– Скажи им, что ты лжешь, – шепчет Дидона. – Скажи, что ты подозревал, но не знал.

– Но я знал, – говорит Ромул. – Я знал, потому что запись, за которой ты послала Серафину, сперва предложили мне.

– Что?

Ромул смотрит на совет так, словно уже расстался с этим миром.

– Ее предложили мне. Прислали несколько кадров. Я пригласил посредников на окраину – на встречу у Энцелада. Я полагался на свою репутацию человека чести в надежде заманить их туда. Подразумевалось, что они привезут оригинал записи. Я взял боевой «ястреб», убил их и сжег их корабль. Конечно же, как вы видели, сохранилась копия.

– Ты сделал это сам? – спрашивает Гелиос, глядя на Пандору.

– Я Ромул Раа. – Он печально улыбается. – Спроси себя, почему я так поступил. Почему откровенен сейчас, когда правда будет стоить мне жизни. Я старался жить достойно, насколько это под силу человеку. Но слишком долго хранил эту тайну. И как сказал бы мой отец, чего стоит честь без истины? Честь – это не то, что ты говоришь. Честь – это то, что ты делаешь.

Холодный камень застревает у меня в горле, когда я вижу, как разрывается сердце Серафины. Слезы текут по ее щекам.

– Мы живем по кодексу. Я нарушил этот кодекс, и никакие причины, даже обоснованные, не могут оправдать мой поступок. Пусть это послужит предупреждением вам всем. Я солгал, потому что знал: если мы увидим, что Король рабов сделал с верфями, нам не останется ничего иного, кроме как объявить мир недействительным и начать войну.

Я уверен, что война уничтожит нас. Всех нас – и окраину, и центр. Все, что цвета построили вместе. Все, что мы защищали. Наследие Сообщества пойдет прахом. Не потому, что наши руки слабы. Не потому, что наши командиры слабохарактерны. А потому, что мы сражаемся с религией, чей бог все еще жив.

Ныне он смертен. Он гнется под бременем правления, и нити союзов, заключенных между цветами, трещат. Но если мы пойдем на Марс или Луну, цвета объединятся. Они превратятся в прилив, и ныне смертный полководец снова станет их богом войны. И если он падет, встанет новый, и еще, и еще. Нас слишком мало. Мы слишком благородны. Мы проиграем эту войну так же неизбежно, как я теперь лишусь жизни.

Я призываю вас прочувствовать мою смерть. Пусть это будет последняя, а не первая жертва войны, которая забрала моего отца, мою дочь, моего сына, а теперь забирает и меня.

Серафина заливается слезами. Дидона опустила голову и обмякла. Во мне пробуждается собственное горе, отражение того горя, которое мне принесла гибель Кассия. Трагично видеть, как душа человека обрекает его на смерть, особенно когда эта душа так прекрасна, как у Ромула.

Гелиос встает. Его голос едва слышен:

– Ромул Раа, ты признан виновным в выдвинутых против тебя обвинениях. Стража, возьмите приговоренного и подготовьте его к возвращению в пыль.

62. Лисандр Железное золото

На застывшей серной дюне, в окружении лордов окраины, Ромул прощается со своими детьми. Присутствуют одни лишь Раа. Я не знаю, почему позвали меня. В криле и скорсьюте, я смотрю из задних рядов, как Ромул наклоняется, чтобы прижаться лбом ко лбу юного Палерона. Ребенок плачет по своему отцу. Слезы застывают у него на щеках. Ромул переходит к Марию. Двое мужчин стоически прижимаются друг к другу лбами.

– Прости свою мать. Чти мою память и служи окраине, – говорит Ромул.

– Как пожелаешь, отец.

Марий ледяным взглядом следит, как Ромул переходит к Диомеду. Воин взирает на отца, словно большой ребенок, вопреки всему надеясь, что этот человек сейчас совершит какое-нибудь чудо и все окажется сном.

– Прости, отец, – говорит он. Рыдание застревает у него в горле, и Ромул твердо кладет руку ему на плечо. – Я подвел тебя.

– Нет. Мне вообще не следовало втягивать тебя в это. Но какое счастье, что я могу называть такого человека, как ты, своим сыном. Ты не можешь понять, какая это честь для меня. Однажды у тебя будут дети; и если среди них хоть один будет дорог тебе так же, как ты мне, ты поймешь, как благословенна была моя жизнь. Оставайся верен своему сердцу, чего бы это ни стоило.