Железные бабочки

Дым рассеялся, девушка ревниво поймала последний клок, удержала, и мне показалось, что это шар, который она перекатывает меж ладонями. Потом она подняла сложенные горстью руки к лицу, наклонилась немного вперёд и глубоко вдохнула то, что держала – или казалось, что держит, – в руках.

Я отступила от стола, потому что было что-то отталкивающее в запахе этого дыма, прозрачного и разреженного, как пар. От него начинала кружиться голова. Ухватившись за спинку стула, я удержалась на ногах, борясь со слабостью, как физической, так и духовной. Никогда раньше, даже в день, когда я противостояла гневу и грубому обращению Конрада, не испытывала я такого страха, как тот, что охватил меня теперь. Это было что-то не из нормального мира, даже такого, в котором жестокость – обычная вещь.

Лизолетта повернулась, но предварительно взяла нож. Глаза её были широко раскрыты, она не мигала и по-прежнему не смотрела на меня. То, что она видела – или верила, что видит, – находилось где-то в другом месте, за пределами моего зрения. С сосредоточенностью лунатика, шагающего во сне, она подошла к шкафу и взяла платье, в котором блуждала ночами по потайным ходам.

Переоделась, умело приладила вуаль, продолжая смотреть на что-то невидимое. Петь Лизолетта перестала, зато заговорила странным неестественным голосом. Я обнаружила, что всё крепче цепляюсь за спинку стула. Девушка как будто говорила с невидимым собеседником, издавая непонятные странные звуки, – то ждала ответа, то снова начинала говорить. Я невольно поискала в тёмной комнате её собеседника. Таким сильным было впечатление, производимое девушкой, что я почти поверила, будто в нашей комнате появился кто-то третий. Я боролась со своим воображением, со странной уверенностью Лизолетты.

Может быть, дым от трав способствовал галлюцинациям, потому что вопреки всем своим усилиям я готова была признать, что с нами кто-то есть, какая-то личность, если хотите, и она становилась всё сильнее, всё требовательнее…

Я сознательно впилась ногтями одной руки в другую, которой держалась за стул, вонзила их в собственную плоть, как кошка или другой когтистый зверь, защищающий себя. Последовала резкая боль, но я выдержала её – как якорь против неведомой опасности.

Кинжал Лизолетта сунула за корсаж, и его рукоять с красной нитью хорошо обрисовывалась на фоне её бледной кожи. На этот раз она не стала прикрывать лицо вуалью. Девушка целеустремлённо, молча направилась к столу, как будто разговор закончился и она получила указания. Там взяла в руку листок древнего пергамента, который достала из цилиндрической трубки. Левой рукой подняла свечу и впервые прямо посмотрела на меня. Остекленевший взгляд исчез, она снова осознавала своё окружение.

– Пора идти… – она указала на тайную дверь в панели, явно приказывая, чтобы я открыла её.

Юбки придворного платья тащились за мной. В них сохранялся тошнотворный запах дыма. Я собрала их в руку, насколько могла. В непривычно низком корсете я казалась себе обнажённой, железное ожерелье холодило кожу. К несчастью, я не догадалась захватить нож, который так понравился мне раньше.

Мы пошли по проходу, но очень медленно, потому что трудно было управляться с юбками. Дважды я чувствовала, как старый материал рвётся, цепляясь за выступы. Лизолетте идти было легче, листок пергамента присоединился к кинжалу у неё за корсетом.

Мы спустились по лестнице. Я вслушивалась, ожидая услышать звуки, означающие приближение полковника. Что мы будем делать – вернее, что будет делать Лизолетта, – если мы его встретим. Приходилось довериться судьбе. Однако кроме нашего тяжёлого дыхания, из темноты не доносилось ни звука.

Лестница, камера полковника, потом моя камера… В двух-трёх шагах за ней проход неожиданно повернул направо. Должно быть, мы подошли к самой внешней стене. Снова лестница, такая крутая и узкая, что я обрадовалась, что на мне не туфли с высоким каблуком. От холода камня, пробивавшегося сквозь шерстяные чулки, цепенели ноги.

Мы медленно спускались, Лизолетта шла впереди, не пропуская ни одной ступеньки. Я касалась пальцами стен с обеих сторон, пытаясь удержаться, если поскользнусь. Я всегда плохо переносила высоту, а проход, едва видимый в свете свечи, уходил вниз так круто, что я испытала то же головокружение, что и в своей камере у окна.

Я про себя считала узкие ступени – целых пятьдесят! Должно быть, мы уже спустились под фундамент крепости, в глубину утёса, на котором она была построена. Лизолетта молчала, и слышался только шорох наших юбок о камень.

На шестидесятой ступеньке я едва сохраняла мужество. Меня поддерживала только слабая надежда, что предположение полковника справедливо, что где-то впереди тайный выход, сделанный тогда, когда крепости приходилось выдерживать осады.

Я не сомневалась, что он проходил этим путём. И очень хотела услышать звуки его возвращения. Убеждала себя, что у него хватит сил справиться с Лизолеттой. Только с ним я связывала своё освобождение от этого кошмара.