Железные Лавры

Как раз на пятый день ярл Рёрик оправился от ран и меланхолии. Он вышел поутру из затвора в том же настроении, что и солнце из-за невысоких гор, и отправился к рукотворному озеру. Там он обнажился весь, как умел делать то с адамовым размахом, тотчас разогнал своей грозной наготою все живое вокруг до самого земного окоёма и, нырнув освежиться, пустил опасную волну во все стороны, даже до мельницы. Я успел заметить со стены, что он, битый стрелами, теперь еще и пятнист, как леопард из дворцового зверинца.

В тот же день, к полудню, явились все чины тайного посольства-сватовства – некий герцог Рориго [2](едва не тезка покойного графа!), с ним пара аббатов – и в придачу небольшой, но грозный отряд воинов-франков. Было чем ярлу теперь заняться, хоть и под начальством чужого герцога, а не спасенного короля. Герцог призвал меня, посмотрел, как на некую диковинную и временами шкодливую зверюшку, которую велено сберечь, потом велел показать святой образ. Герцог искоса и щурясь, как на сильный близкий огонь, посмотрел на него – и велел более никому не показывать и не открывать до самого Города.

Когда покидал шатер герцога (видно, и он был предупрежден не останавливаться в стенах замка, в щелях коего таилось зло, не опасное разве что для такого нечаянного владельца всего, что под руку и меч попадется, как баснословный ярл), – то явственно прозрел: вот все минувшие в замке дни топтался я на месте, однако же пройдена мною еще одна глава странствий, и начинается новая глава...

[1] Улады - историческое население северной ирландской области Ульстер. Из уладов происходят многие герои ирландского эпоса.

[2] Герцог Рориго – исторический персонаж, приближенный Карла Великого; согласно преданиям, в недалеком будущем отец незаконнорожденного ребенка дочери Карла, Ротруды.

Глава 5

ПЯТАЯ ГЛАВА.

На ее круговом протяжении богатство в разных обличиях гонит и гонится за наследником, а родной Город превращается в неведомый лабиринт всеобщего заговора

Наши с аббатом Алкуином единоличные, но поневоле хоровые молитвы о путешествующих придали попутному ветру излишнюю силу.

Казалось, снова переусердствовал я в гордыне своей. Северо-западный ветер яростно пихал судно, разрывая парус. Мы покрыли большую часть морской дороги почти вдвое быстрее обычного. Стал опасаться, а вдруг достигнем Второго Рима скорее, чем Карл – Первого, и примемся предлагать царице еще не сбывшуюся высоту. Однако в Эгейском море при развороте судна время потекло куда медленней, и ветер стал бить по щекам, а не давать подзатыльники.

С судна сразу удрал, едва пристали у Золотых Быков. Не обернулся и на строгий оклик герцога Рориго. Попрощался с ярлом и бардом загодя, не обещая скорой встречи с ними. Всем троим ясно было, что наши судьбы и так не обойдутся без новой общей встречи, куда ни разбегайся.

Им обоим мое бегство на родной берег виделось замолчанной военной хитростью – каждому, верно, на свой лад.

Запомнил: оба не смотрели с корабля на величие Города, заслонившего землю, не любопытствовали. Ярл стоял у борта, глядел с него вниз, словно собирался вновь нырнуть в прибрежные воды левиафаном за какой-то новой великой потерей. Бард, напротив, закинул голову в пасмурную высь. Он сидел прямо на борту, перекинул через него одну ногу, и в своем одиночестве, по обыкновению, казался вороном, ныне – скорбно вернувшимся на Ноев ковчег из безнадежно затопленных далей.

Едва же переступил родной порог – внутрь Обители, как распахнулась моя душа, словно ракушка, до ледяных судорог уставшая сжимать свои створки в страхе перед хищными рыбами. И тотчас промылась вся душа чистой, теплой водою благодарственной молитвы, уже не обжигаясь сухим пламенем молитвы обережной, к какой слишком привыкла в дорогах.

Прикоснулся губами к покрытой потоками крепких жил руке геронды Федора по его благословении. Стоять холодными губами на теплых костяшках руки учителя и моего крёстного отца оказалось куда вернее и тверже, чем молодыми ногами на твердой, грешной земле, не говоря уж о шаткой корабельной палубе. И тотчас сугубо замешанная и подваренная во время обратного путешествия по земле и морю моя исповедь стала извергаться из души оправдательной, ябедной жалобой на чужие края и чужих людей.

Вот не исполнил я веления геронды – святой образ вернулся со мною, а не остался обретенным в Силоаме. Вот и сам отец Августин пропал. Как же так? И где же чудеса силоамские, заранее обещанные герондой?

Геронда Феодор с фаворской радостью приложился к совершившему круговое путешествие святому образу, будто сам ждал его всю жизнь. Казалось, не он посылал святой образ монаху Августину в Силоам, а как раз напротив – сам монах Августин послал геронде Феодору грозный, как океан, но тихий, как небо бескрайнее, лик Христа Пантократора.