Железные люди

Трудно определить ту грань, с которой пребывание в коммунистической партии становилось явным преступлением, а не чем-то вынужденным, чему люди подчиняются в силу каких-то обстоятельств. Думается, что секретарь партийной организации на атомной подводной лодке с громким именем «ДЕРЖАВА» эту грань всё же не переступил. Просто маленький-премаленький человек. Слабый-преслабый. Никаким матёрым карьеристом он никогда не был. Просто обстоятельства подтолкнули — и он пошёл в подводники. Подтолкнули ещё раз — и он подался в партию, которая оказалась с коммунистическим уклоном, а все остальные были как раз на этот момент и в этой стране — запрещены. Подтолкнули обстоятельства ещё чуток — и вот он уже и парторг — партийный организатор!

А как стало страшно, — он и не выдержал. Представил себе всю картину, понял, что это не в кино, а наяву, и горькими-горькими слезами разрыдался.

— Ребята! Простите, если обидел чем… — возможно, он имел в виду свою нехорошую в сущности партийную деятельность. — Ребята! Все мы скоро умрём, и мне хочется сказать вам на прощанье, чтобы вы не держали зла ни на меня, ни друг на друга…

Скулёж был тихим, не истерическим, но на нервы людям всё-таки действовал. И скорее не столько на нервы, сколько на ту часть человеческого сознания, где располагается мотор под названием «вера в себя».

Некоторые человеческие моторы стали давать перебои.

И тогда капитан третьего ранга Колосов, тот самый, который докладывал, что горизонт чист, глядя в перископ на чёрный подводный мир, тот самый Колосов принял простое и верное решение: подошёл к нытику и схватил его за грудки.

— Ты чего? А ну очнись!..

— Всё пропало, Паша, — пробормотал в ответ Праньков. — Разве ты не видишь, что мы все уже покойники?

— Да ты секретарь партийной организации или кто?! — заорал Колосов. Силища у него была огромадная, и он без труда приподнял за грудки плачущего офицера.

— Ну при чём здесь — секретарь или не секретарь?..

— Ты обязан вести себя, как положено истинному коммунисту!

— Брехня всё это — коммунист, не коммунист… Все мы люди… Хотя часто забывали об этом… И только, когда смерть подойдёт, мы только тогда и вспоминаем, что есть БОГ и что все мы люди… и что перед БОГОМ за всё придётся отвечать… А уж он-то спросит…

— Вот придурок! Да какой бог?! Очнись! Нет никакого бога! Есть только люди! Есть их железная воля! Ты слышишь это?! Захотим — и спасёмся! А не захотим — и пропадём здесь на дне! Но мы все — хотим спастись! И — НЕПРЕМЕННО СПАСЁМСЯ!!!

И странное дело — эти богохульные, насквозь коммунистические слова — помогли. К ним было добавлено некоторое количество мата и пощёчин — по мордасам! по мордасам! — и хнычущий офицер пришёл после этого в какое-то подобие нормы.

Осиянные красным знаменем, а не православным крестом, люди под руководством туповатого, но точно понявшего суть дела Колосова, снова воспряли духом!

Их дух поддержал тот самый человек, который, в своё время, глядя на морское дно, докладывал: горизонт чист! Всё в порядке! Он и сейчас, этот человек, был полон оптимизма!

Позже, однако, бедняге Пранькову пришлось делать успокоительные уколы, потому что он сначала стал на себе рвать рубаху, а потом потребовал, чтобы специально для него открыли запертую круглую дверь, ведущую из второго отсека в первый. Туда, где были торпедные аппараты, через которые и можно было поскорее вылезти наружу.

Глава двадцать седьмая Адмирал и его свита

Так говорили они, не постигнув того, что случилось.

Гомер. «Одиссея», песнь тринадцатая

А в это время в далёкой Москве престарелый Главнокомандующий Военно-Морским Флотом адмирал Сергей Георгиевич Ковшов беседовал в своём роскошном кабинете с Генеральным Конструктором атомных подводных лодок типа «ДЕРЖАВА».

Адмирал к этому времени уже достиг такого возраста, за которым может только простираться горделивое обозрение пройденного пути: и то уже достигнуто, и это, и разэто… Он был так знаменит и столько сделал для флота и особенно для подводного атомного, что ему можно было с чистою совестью ставить при жизни золотой памятник. Количество золота, которое бы пошло при этом на создание статуи адмирала в его натуральный рост, должно было бы показаться государству ничтожным по сравнению с теми глыбами этого же металла, которые были сожраны одними только советскими подводными атомоходами.

Итак, Ковшов был знаменит, могуществен, но очень уж стар. Многие моряки относились к нему иронически.

Старичка то и дело приглашали на образцово-показательные крейсера или эсминцы, показывали образцово-показательных матросов, которые образцово-показательно вышагивали перед ним строевым шагом; ему подсовывали красивые отчёты и рапорты о победах и свершениях, и он, человек, целиком вышедший из недр сталинизма и брежневизма, был в сущности впадающим в детство живым музейным экспонатом советской истории.