Железные паруса

— Бросьте вы, господин Перец, — не отрываясь от буфета, произнес Вольдемар и налил новую порцию кефира. — Я б этих баб вывозил на остров и по воскресеньям, не реже двух раз в неделю, на катере с ветерком… а-а-а… остальные дела-а-а… — и, споткнувшись о каменеющее лицо Перца, сразу поменял тон и то ли спросил, то ли приказал: — Будешь экспертом!? — и хлопнул по плечу. — Будешь!

— Буду, — вдруг произнес Он словно сам за себя, словно кто-то за него расписался за чужую жизнь.

— Сейчас доставят одного человечка. И ты нам все расскажешь-объяснишь, — подмигнул Вольдемар не сколько ему, сколько Директору.

— Верите или нет, не могу уволить мерзавца, — доверительно наклоняясь и понижая голос до шепота (словно беря под опеку), пояснил Перец. — Язык что ли укоротить или кастрировать. — А то нам не все ясно.

"… развесить, чтобы сразу всех скопом, лучше, конечно, чтоб меньше возни, — без регистрации, без суда и следствия…"

— Кастрировать уже было, — припомнил Он и впервые позволил себе улыбнуться, ободренный дружескими манерами Директора. Губы были деревянными, словно у куклы, словно с чужого лица.

— Так это ж когда… — кисло напомнил Вольдемар, — это еще…

— Придется повторить, — пообещал Перец, гоняя с щеки на щеку желваки. — А то, знаете ли, отрастает…

"… и подтереться этим самым обоснованием по этой самой третьей статье четвертого уложения бог весть, какого года, с печатями и сургучами…"

— А кто ж машину водить будет? — вежливо поинтересовался Вольдемар, красуясь в своей наглости.

Перец сплюнул на асфальт и посмотрел, как слюна испаряется и тает в трещинах.

— Уйду в отставку! — пожаловался он. — Вот полное Вырождение проведу и уйду. Знаете ли, музыка, цветы, сострадательные речи, слезы…

— Какое Вырождение? — спросил Он самым безразличным голосом, чтобы только себя не выдать.

"… а всех подзадержавшихся выставить в плоскость апробированного члена, третий знак степени, чтоб… чтоб… за самовольство и ехидничание, чтобы можно было снисходительно пожурить: "Ах, ты дурачок…" и погладить по соломенной головке.

— То самое, которое ждали…

— … две тысячи лет… — с пониманием вставила Натали, — то, что в Ехоне предсказано…

— Иерихоне, — поправил Перец-Директор и вопросительно приподнял правую бровь.

Чего он ждал от него? Раскрытия тайны? Признания? Жалкие торсионные поля.

Вольдемар нагловато и почему-то многозначительно качнул головой и налил себе в стакан.

Тени прятались от горячего солнца.

— Мы теперь не шоферим, — выставляя живот, пояснил он после минутного молчания, — мы теперь в охране, — и опрокинул стакан, так что в глубине рта мелькнули полукружия белых зубов с острыми ровными краями, а потом слегка распахнул полы пиджака и похлопал ладонью по боку, где у него на желтых скрипучих ремнях висел блестящий пистолет. И если бы не эти резкие, осторожные тени за его спиной, можно было вообще ни о чем не беспокоиться.

И тогда Он обернулся и увидел, что набережная и бескрайний пляж с золотистым ровным песком и разноцветными зонтиками над крашеными лежаками — пусты. Даже море вокруг было без радостного человеческого говора. Только вдали, под деревьями и за ними, скрестив руки за спинами, прятались черные, колкие фигуры. Еще одни соглядатаи? Не было ни времени, ни возможности разбираться.

Где же Падамелон и Африканец? тоскливо подумал Он. И сейчас же зазвенело в ушах и противный липкий пот слабости полился по лицу.

Странным и фальшивым все было. Слишком ярко-притягательное небо и бесцветно-прохладное море. И даже буфетчица Натали с таким милым, женским лицом под рыжей, привлекательной челкой, когда поворачивалась или делала вид, что поворачивается и уходит вглубь павильона, представала сразу невидимой, черной тенью, которая сливалась с плоским жирным мраком за ее спиной.

— Завтра же издам приказ, — заговорил Перец, — набирать в охрану глухих, а главное немых, чтоб не трепались за столом, или сдам в дело к Чачуа. А?!

— Бросьте, братишка, господин директор, старая гвардия предана вам как никто иной, — ни капли не смущаясь, ответил Вольдемар, по-прежнему улыбаясь сладкой восточной улыбкой и играя влажными глазами, как барышник на ярмарке.

Деревья у кинотеатра тоже были фальшивыми, декорациями, выпиленными из картона и раскрашенными зеленой краской.

— Выхода нет, — коротко посетовал Перец. — Но если скажу, лезгинку станцует, будешь танцевать, дорогой?

— Это мы запросто, — согласился бывший шофер. — Зачем, братишка, раздувать огонь.

Только асфальт под ногами был горячим и самым что ни на есть настоящим, в плевках этого фальшивого Директора и в его душных мыслях.

— Вот так все, чуть что — в штаны, — глядя прямо в глаза, вздохнул Перец. — Нет хороших собеседников. Так что б по душам под водочку со слезой и барашком у горной речки, в тени арчи, так чтобы развернул душу и все выложил, но чтоб без обмана, чтоб я сразу все понял — вот тогда по высшему разряду — чисто и ясно и творить хочется без оговорок и запинаний. Тогда б я вот так… — И он вытянул плоскую, бескровную руку и сжал в кулак.

— Собственно… — начал Он, холодея от предчувствия.