Железные паруса

— И как видишь, у нее ничего не вышло, — подразнил, оскалившись, Хуго. — Теперь я тертый калач. Но ты… Ты у нас… — похлопал Кенто по плечу, — точно в рай попадешь. — И еще раз зло подмигнул, а злости этой было в нем так много, что хватило бы на каждого из бригады.

— Я слишком много грешил. — Признался Толстяк-Мексиканец. — Но теперь я в царстве божьем…

— Заткнитесь! — приказал Поп.

Его глаза в сумраке коридора казались почти черными, только белела косая прядь.

— Что? — переспросил Хуго, потому что шум ног здесь внизу заглушал даже шум гигантских вентиляторов где-то под невидимым потолком.

Не должны быть у человека таких честных глаз, здесь под землей, думал Он. Глупо это, глупо…

— Заткнитесь! — повторил Поп. — Не до трепа.

— Нет в тебе нашей демократии, — бесстрашно и почти дразня Бригадира, засмеялся Хуго-немец, — ничего ты не понимаешь в великой истине — свобода! Совсем помешался на своей Африке. А свобода нас ждет там! — И тыкнул пальцем вверх.

— Пока она нас только жмет, — пошутил Он, смягчая обстановку.

— Потерпи немного, — попросил Поп, — просто потерпи… — И глаза его нехорошо блеснули, а желваки на скулах напряглись.

— Ладно, — согласился Сержант, — у нас договор до сих, а дальше я сам, куда глаза глядят, у меня эти командиры вот где сидят, — и похлопал себя ладонью по шее, на которой был застегнут «вечный» ошейник.

— Дело хозяйское, — примирительно ответил Поп-викарий, — никто не неволит, но пока ты в моей команде, и я тебе сверну шею, если что…

— Правильно. — Повел наглыми белесыми глазами Хуго, и в его повадке появилось что-то волчье, — пока… пока ты командир…

— Вот я и говорю, — медленно произнес Поп-бригадир, — пока…

И они оказались у турникетов, перед строем пангинов, затянутых в ремни, и даже Бар-Кохба перестал подавать многозначительные знаки, а предпочел за благо спрятаться в толпе.

По ту сторону уже обыскивали заключенных, и пангины действовали своими штырями виртуозней зубочисток.

Но Он успел потереть записку о пол и, не привлекая внимания, спихнул ее через сетку на этаж ниже. Потом внизу прибежит такой же Джо, слизнет ее своей штуковиной, и никто не докопается, как они держали связь. А если и докопаются, то это будет неважно, — по крайней мере, для всех них, даже если их поймают, потому что исход такого мероприятия, как побег, всегда один — смерть.

Еще привычные полчаса. Привычные, если бы не Мексиканец, от страха вращающий белками, и Хуго-немец вдруг успокоившийся и уснувший, как лошадь, стоя. Он наступил ему на пятку, чтобы он проснулся, и дернул Мексиканца за цепь, чтобы перестал дрожать, как осиновый лист. Не хватало засыпаться в самом начале. У Мексиканца слишком ответственная роль, чтобы сейчас свалять дурака — пангины не любят шуток.

Пангины, желтолицые — даже здесь под землей, скуластые, с невозмутимыми азиатскими лицами и налетом сладострастия. Форма висит на них, как с чужого плеча. Злопамятны и ухватисты, но ключ, спрятанный под кожей на ноге, вряд ли найдут. Один упирается короткой заостренной дубинкой в поясницу, другой бегло ощупывают, словно обезьянка, детскими ручками. Толчок посильнее — следующий.

Пронесло. Похоже, Джо, и правда, друг Пайса, подумал Он.

В столовую они вошли раскованными. На ужин стакан кофейного напитка, сандвич с соевой пастой, иллирийские улитки, политые горчичным соусом, и кусок пластилинового эрзац-хлеба, похожего на асфальт.

Когда Он был готов двинуться с подносом к своим, из толпы уголовников тенью вынырнул Бар-Кохба и положил руку на плечо.

Поговаривают, что он попался на том, что продавал беженцам конфискованные таможней консервы и однажды возомнил себя таким всемогущим, что презрел подельщиков. Поговаривают также, что прежде чем его спустили под землю, он кое с кем из них успел разделаться.

— Я все знаю… — шепотом произнес он, нагло упираясь взглядом. — Капитан, возьми меня с собой…

Лицо у Бар-Кохба жесткое, в оспинах, словно по нему прошлись напильником или выстрелили пекапсином в упор, узкое, острое, как лезвие ножа, и похож он больше на червя, но пользовался у пангинов странным послаблением — носил длинные сальные волосы. За ним и его дружками числилось несколько темных дел, и держали их обособленно в отдельной камере, а на работу водили исключительно по кухонным нарядам.

— Если с моим другом что-то произошло, ты же знаешь?.. — сказал Он и подумал, Господи, ну почему я такой смелый?

— Не волнуйся… — произнес Бар-Кохба. — Иногда мусорщик тоже на что-то годится…

— Он выпросил у меня жвачку, — произнес Он равнодушно, наблюдая, как капли воды поблескивают в лучах прожекторов и подхватываются вентиляторами над ржавой арматурой, чтобы осесть на стены. Ему не было никакого дела до этого негра.

— Зря, — сказал Бар-Кохба. — Один раз ему уже заплатили…

Но ясно было, что ему наплевать на уборщика так же, как и всем остальным на заводах Мангун-Кале.

Клешня на плече неотрывно преследовала до лотка с хлебом.

— Убери лапу! — сказал Он.

Бар-Кохба промедлил.