Железные паруса

Можно было никуда не ходить. Можно было развернуться и уйти в соседнюю долину, где у него спрятана машина. Он чуть не оглянулся в ту сторону. Все же Он еще надеялся увидеть девушку. Он прекрасно помнил, что она уплыла в море. Потом Он повернулся и посмотрел – платье исчезло. Словно его и не было. «Черт, – выругался Он, – колдовство какое-то».

Идти, не идти, подумал Он, и пошел.

Старуха ковыляла, переваливаясь с ноги на ногу, словно утка. Колченогая ведьма, подумал Он. И они стали подниматься по широкой мраморной лестнице. Вдруг по обе стороны Он увидел плоские башни крепости с зубцами по краям, а чуть дальше, под основанием горы – высокое здание, и вспомнил: «Ах, да… это же гостиница… Как же я забыл». Он отдыхал здесь когда-то, в старозаветные времена, еще до неразберихи. Но крепости здесь никогда не было. Это Он помнил хорошо. Как не было ни стены, ни забранных решетками готических окон башен.

– Родовое поместье, – пояснила Старуха. – Я завещаю его своим правнукам.

Решетки были свежекрашенные, с витыми шипами и ажурными розами.

– Даже правнукам? – удивился Он.

– Еще познакомишься, – добавила она, прищуривая глаза и рассматривая его, словно увидела впервые. – Один – «русский» американец, шляпу носит. Другой, Андреа, чистый янки. Терпеть не могу янки. – Она выдохнула ему в лицо облачко дыма и произнесла сокрушенно. – Но что поделаешь. А третий, любимец, Джованни Козеда. Изумительный ребенок. Я решила его женить. Впрочем, я решила женить и того, в шляпе и даже янки. Внукам же все равно, кто у них родители. Правда ведь? – спросила она.

– Правда, – согласился Он, внимательно рассматривая крепость, прикидывая, откуда может исходить опасность, и планируя пути к отступлению.

Если бы не Старуха, сам бы Он ни за что сюда не сунулся. Но Африканец, потеряв былую живость и бдительность, трусил рядом, а значит, ничего страшного не происходило, потому что Африканец был просто живым индикатором на всякую нечисть.

– Невест подыскали? – спросил Он.

– С-с-с… если бы так просто. В наши времена такие дела быстро не делаются. Здесь надо все взвесить и обдумать. А невест мы найдем. Да и каждый из них сам не промах. Дело молодое…

Значит, девушка все же существует, подумал Он и чуть-чуть обрадовался.

– Если бы с невестой было просто, – продолжала Старуха, – разве я вызвала бы их. Пусть живут в своей Италии или Калифорнии, там много красивых девушек.

– В Италии теплое море, – заметил Он и подумал, что многое мог бы рассказать об этой стране, хотя давно там не был.

Старуха закивала головой:

– Им нравятся голубоглазые и длинноногие. Ничто так не украшает молодого человека, как красивая жена. Да! – произнесла она назидательно и опять выпустила струйку дыма ему в лицо.

Похоже, у Бегуньи карие глаза, подумал Он в противовес старухе, на этот раз оберегая лицо от ее дыма.

– Девушка должна быть скромницей и умницей. Уж я позабочусь, – добавила Старуха. – Я научу ее вязать и вышивать гладью. У меня припасено ниток… А уж пряжи!.. Вот мы и пришли.

Они стояли на террасе перед входом, и его поразили белые, красные и желтые зонтики, расставленные над столами, словно здесь регулярно собирались многочисленные компании и велись шумные беседы с красным вином и кисловатым сыром, изготавливаемым когда-то в этих горах, словно в прошлом ничего не было – ни Падамелона, ни подземных заводов Мангун-Кале, а снова непонятно почему сюда приезжают туристы. Он незаметно ущипнул себя. Старуха выглядела торжествующей. У него даже мелькнула мысль, что все вернулось на свои места и сейчас на дорогу, из-за поворота, вынырнут машины и потащат за собой шлейф пыли, а потом будут высыпать гравий на противоположном берегу бухты, где в ту осень, когда Он сюда приезжал, строилась эстакада через речку. Он словно увидел эти свежие насыпи – как чужеродные проплешины на свежей, южной зелени. Виноградники на противоположном склоне долины, и правда, выглядели вполне ухоженными, и даже отсюда, с расстояния добрых три километра, смотрелись ровными, четкими рядами. Он верил и не верил своим глазам. Виденное словно было вырвано из небытия, из того, чему Он поклонялся вольно или невольно все эти годы – из его же прошлого, страхов, ночных кошмаров, неверия и противления, его уступчивости самому себе, ошибок и тоски. Идиотство, заворожено думал Он, я словно ребенок, доверяю всему. Нет, не может быть. Он повернул голову. Старуха удалялась прочь, оставив его одного. Зато за столиком торчала странная фигура. И Он стал узнавать вначале жирный, бритый затылок, завитый, как у Тарасы Бульбы, оселедец на бритой голове и толстые уши, которые шевелились в такт движения крепких челюстей, потом мохнатые брови ежиком, под которыми – точно, как под навесом, – сидели крохотные, бесцветные глазки, и наконец покалеченную правую руку, которой Толстяк сжимал пивную банку, и – словно отдельно, словно некий придаток – сам по себе, – полусдутую подушку, неопрятный нарост, фикцию, дурной плод воображения – огромный, колышущийся живот. Рядом, на столике, лежала широкополая шляпа.