Железный ангел

«Есенин» принимается настаивать, – я упираюсь. Наконец, он неохотно удаляется, погрозив напоследок пальцем: если что-то утаиваешь, гляди…

Возвращаюсь в гостиную.

– Кто это был? – спрашивает Анна.

– Потом расскажу. Не будем портить праздник…

И новогоднее торжество катится по привычной колее.

В телике бьют куранты, мы с женой желаем друг другу счастья, пьем из узких бокалов шампанское, заедая мандаринками и бутербродами с красной икрой, что для меня – с детства – признак шикарной жизни.

За окнами, в темноте январской ночи хлопают разрывающиеся петарды.

Но настроение мое погасло, душа окаменела, и точно ледяная тень легла на сердце. И все детское, радостное, что было в нем, скукожилось и пропало.

Звоню маме.

– И снова я встретила Новый год наедине сама с собой, – жалуется она. - Уж к родной-то матери мог бы на праздник припожаловать. Поверь, я была бы с твоей Анной просто лапочкой. Заночевали бы, а утречком позавтракали и отправились восвояси. Мне уже совершенно безразлично, на ком ты женат, только не забывай меня, пожалуйста.

– На старый Новый год явимся обязательно, – бодро обещаю я. – Готовь свой фирменный холодец…

После чего набираю номер давнего своего приятеля Акулыча. В трубке шум, гам и тарарам: толстый мент с большими звездами отмечает праздник в кругу своей немалой семейки.

– И тебя с тем же, и по тому же месту, – бухтит Акулыч в ответ на мои поздравления. – Я и без всяких-разных корольков знаю, что следующий год принесет мне много-много радости: на пензию выхожу. И ждет меня вечный кайф…

Но голос у него почему-то не слишком радостный.

– Слухами земля полнится. Поговаривают, твою соседушку придушили. Сведения верные?

- Верные, Акулыч.

- Грустные дела творятся, птаха. Под самый Новый год людишек жизни решают. Енто как? Получается, нет для курносой ни шиша святого. В такой, понимаешь, день приплелась старая на кривых ногах - и давай косой махать, как заводная, будто другого времени не нашла. Что, пичуга, испохабили тебе светлый праздник?

– Не то слово.

– Хоша, могет, оно и к лучшему. Ежели ентот год закончился для тебя и Анны так погано, значится, наступивший будет легким и беспечальным. Чего тебе и желаю, охламон!..

Отзвонившись, возвращаюсь душой в свою квартиру. Свечи погашены, буднично и устало горит электрический свет.

– Что случилось? – спрашивает Анна. – Мне показалось, что говорили о Жанне. Она убита?

– Странно, я почти не знал ее. Симпатичная девушка, может быть, даже красивая. На чей-то взгляд. Когда ты сообщила, что эта прелестница - зубной врач, здорово удивился: ей только в кино сниматься или манекенщицей быть.

– Я ревновала тебя к ней, – слабая печальная улыбка трогает губы Анны. – Совсем чуточку. Думала, она такая молодая, ты наверняка увлечешься.

– Брось, – нежно глажу ее пальцы. – Мне кроме тебя никто не нужен. И вообще она не в моем вкусе. Честное-пречестное.

– Нехорошо завершился прошлый год, – качает головой Анна. – Дурной знак.

– Ошибаетесь, пресветлая королева. Акулыч, например, считает, что эта смерть предрекает безоблачный 2011-й. А я, между прочим, Акулычу верю.

– Что ж, ты веришь ему, а я – тебе, – Анна улыбается, хотя и не слишком радостно. – Будем считать, что так оно и есть… Не будешь против, если мы уснем?..

* * *

Первое января тянется донельзя скучно. Мы с Анной завтракаем. Потом мою посуду. В полтретьего обедаем, и опять прополаскиваю посуду.

В декабре уже миновавшего года я решил вернуться к частному извозу. И сегодня – чего тянуть? – собираюсь отправиться на поиски пассажиров. Но днем вряд ли отыщутся желающие прокатиться в моем «такси». Приходится терпеть до вечера.

Около шести выхожу на промысел.

Покидаю свою квартиру – и на слабо озаренной лампочкой лестничной площадке обнаруживаю парнишку, стоящего возле Жанниной двери. Пацан с тупым изумлением воззрился на бумажную ленту с печатью.

Увидев меня, спрашивает потерянно:

– А что с Жанной?

У него голубые глаза, девичье пухлое личико. Под расстегнутой красной курткой – синий свитер. В руке – упакованные в целлофан белые розы.

– Умерла, – отвечаю сухо. – Убита.

Он глядит на меня бессмысленно, как идиот, точно выключен звук, и он только видит движение моего рта, но не слышит, что я произнес. Наконец, не понимая, не веря, выговаривает розовыми пацанячьими губами:

– То есть – как?

Вместо ответа пожимаю плечами.

– Кто ее?.. – допытывается он хрипло.

Впрочем, «допытывается» – слишком сильно сказано. Похоже, он задает вопросы по инерции, чтобы хоть что-то сказать.

Мимикой и жестами демонстрирую абсолютное неведение.

Он молча поворачивается и начинает медленно, как слепой, спускаться по лестнице.

– Эй, погоди, – окликаю его.

Оборачивается. Смотрит бессмысленно снизу вверх своими потухшими голубыми, как бы спрашивая: чего тебе еще надо?

– Пошли ко мне, – почти приказываю я. – В таком состоянии ты до дома не доберешься, отбросишь коньки под первой попавшейся машиной.

– А может, я этого и хочу? – еле слышно роняет он.