Железный бурьян

Навстречу ехали ребята на велосипедах. Уолтер-стрит была усыпана листьями. Нога заболела, подошва снова стала липнуть к тротуару. Чертовы ноги, тоже живут сами по себе. Он повернул за угол, увидел переднее крыльцо, прошел мимо. Свернул на дорожку и остановился у боковой двери перед гаражом. Поглядел на белую в горошек занавеску за четырьмя стеклышками двери, на ручку, на алюминиевый ящик для молока. Сколько же он украл бутылок из таких ящиков. Бродяга. Убийца. Вор. Тронул звонок, услышал шаги, увидел, как отодвинулась занавеска, увидел глаз, увидел, как приоткрылась на палец дверь.

— Здравствуй.

— Да?

Она.

— Принес тебе индейку.

— Индейку?

— Да. Пять кило шестьсот. — Поднял ее.

— Не понимаю.

— Сказал Биллу: приду как-нибудь в воскресенье, индейку принесу. Хоть и не воскресенье, а пришел.

— Это ты, Френ?

— А ты думала, из марсиан кто?

— Боже мой. Боже мой, боже мой. — Она распахнула дверь.

— Как жизнь, Энни? Выглядишь хорошо.

— Заходи, заходи же.

Она поднялась на пять ступенек, прямо перед ним. Лестница налево вела в подвал — туда он и собирался зайти сперва, забрать хлам для Росскама, а потом уже объявить себя. А теперь шел прямо в дом, закрыв за собой боковую дверь. Пять ступенек вверх под взглядом Энни — и в кухню; она пятится, лицом к нему. Смотрит. Но улыбается. Это хорошо.

— Билли сказал нам, что видел тебя. — Она остановилась посреди кухни, Френсис тоже остановился. — Но он не думал, что ты придешь. Господи, какая неожиданность. Мы прочли про тебя в газете.

— Стыдно было?

— Нет, все смеялись. Весь город смеялся — двадцать раз зарегистрироваться на выборах!

— Двадцать один.

— Ох, Френ. Ох, какая неожиданность.

— Вот. Сделай что-нибудь с этой птицей. Она меня застудила.

— Зачем ты принес? Да еще индейку. Потратился, наверно.

— Железный Джо мне говорил: Френсис, с пустыми руками не приходи. Звонок нажимай локтем.

Зубы у нее покупные. Нету больше тех красавцев. Волосы почти седые, только догадаться можно, что была шатенкой, а рот из-за новых зубов немного запал. Но улыбка та же, улыбка без обмана. И пополнела: грудь больше, в бедрах шире; и задники туфель завалены. Вены сквозь чулки проступают, руки красные, фартук в пятнах. Вот что делает домашнее хозяйство с красивой девушкой.

Какой он увидел ее в «Тачке».

Среди речников и лесорубов, в салуне Железного Джо, в самом низу Мейн-стрит.

Самая красивая в Северном Олбани. Так обо всех хорошеньких говорили. Но про нее — правду.

Вышла посмотреть, где Железный Джо.

И Френсис не решался подойти к ней два месяца.

Заговорил наконец.

Сказал: здравствуйте.

Через два дня они сидели на двух штабелях досок на лесном складе Кибби, и Френсис говорил глупости, которых никому в жизни не собирался говорить.

А потом они поцеловались.

Не тут прямо, а через сколько-то часов, а может и дней. Френсис сравнивал этот поцелуй с первым поцелуем Катрины и нашел, что отличаются они, как кошки от собак Вспомнив теперь оба и глядя на рот Энни со вставными зубами, он понял, что в поцелуе образ жизни проявляется так же, как в улыбке или покрытой шрамами руке. Поцелуи идут сверху или снизу. Иногда они идут от головы, иногда от сердца, а иногда просто от промежности. Поцелуи затихающие идут от сердца, и после них на губах остается сладость. Поцелуи, идущие от ума, норовят проделать что-то в чужом рту и почти не рождают отзыва. А поцелуи от ума и от промежности вместе и, может, с толикой сердечного, как у Катрины, — это такие поцелуи, что, бывает, всю жизнь не опомнишься.