Железный Грааль

Мне же думалось, что, пока Ниив на берегу, Хозяйка Севера нас не оставит. Не могла они покинуть свою маленькую колдунью так далеко от дома. Остальные уже подходили к первым воротам и готовились подняться по отлогому склону к тому, что ожидало нас. И тут послышался собачий лай. Мы отступили, высматривая безопасное место, а стая бронзовых псов вылетела за ворота и растянулась перед нами рычащей и лающей цепью. Я насчитал двадцать псов, каждый высотой по пояс мужчине. Сталкиваясь телами, они громко звенели, а при каждом движении скрипели и визжали, как несмазанные петли. Вслед за ними галопом вылетел бронзовый жеребец с пустым седлом и болтающимися поводьями.

Он взглянул на меня, ударил копытом и повернулся ко мне боком.

Я подошел к лошади. Ясон пытался последовать за мной, но четверка псов тут же сорвалась с места, угрожая растерзать его в клочья. Он торопливо попятился. Но меня собаки пропустили, и я вскочил на холодную спину странного коня.

Обхватив его холодную твердую шею, я вскачь миновал все ворота внешних стен и оказался перед дворцом. Мелькнули спиральные башни, высокие колоннады храмов, и вот уже бронзовый скакун остановился так внезапно, что выбросил меня из седла. Я растянулся на земле перед его пышущими паром ноздрями, а оно склонил голову, поглядывая на меня немигающим, но дружелюбным взглядом.

У меня болели бедра и ныли пятки, натруженные усилием замедлить его бег.

– Добро пожаловать, Антиох, – мягко и неторопливо сказал знакомый голос.

На меня упала тень человека, и твердая рука подняла меня на ноги. Вооружен, темные глаза скрыты тем же самым греческим шлемом, легкая улыбка просвечивает сквозь густую поросль бороды и усов. Пальцы, обхватившие мое запястье, вполне годились дробить кости. Я видел следы ран на лице, седину в бороде, глубокий рубец на носу. Шлем помят. Рука, протянутая мне и отчасти скрытая кожей доспеха, была в нескольких местах разрублена до кости, и раны плохо срослись, оставив уродливые шрамы.

– Почему убежала девушка? Тогда, много лет назад?

Спрашивая, он снял шлем и прибавил:

– Я рад тебя видеть. Ты был добрым другом отца.

Со временем здесь творилось неладное. За три дня я повидал Киноса ребенком, юношей, а теперь вот – воином. Но каждое воплощение, по-видимому, прожило все причитающиеся ему годы. Глядя на Маленького Сновидца, обветренного, покрытого шрамами, но все такого же беззащитного, я раздумывал, считать ли его настоящим или еще одной тенью. Не ждал ли где-нибудь еще и Кинос-старец? Или другая рука действовала на этих потусторонних островах, сея семена смятения, как сказал поэт?

– Почему она убежала? – снова спросил он. – Такая была красивая. Должно быть, я слишком осмелел. Когда она фыркнула, услышав, как ты назвал ее подружкой, мне подумалось – ей нужен кто-нибудь другой. Подумал, ты за ней гоняешься, а она старается держаться подальше. Может быть, я ошибся…

О да. Еще как ошибся.

Что я мог сказать? В этом странном мире, окруженный всеми ловушками безумия, лишенный былой проницательности, гадая, где прячется Медея, тревожась за оставшихся за стеной друзьях, – что я мог сказать? Припомнилась поговорка: «Если сомневаешься, держись простого». Я проплыл слишком много морей, чтобы пугаться старых истин.

– Ты был слишком смел, – попытался я убедить его, – а она – слишком молода.

– Лжец, – усмехнулся он, – но ведь и я тоже. И сны – лжецы. Иди посмотри, какой сон я выстроил, чтобы встретить отца, когда он наконец вернется из своего великого странствия!

Он хлопнул в ладоши, и бронзовый жеребец, тряхнув головой, умчался. Подбежали, хромая, два пса, заскулили жалобно, ища хозяйской ласки, но дождались только строгого окрика и, взвизгнув, скрылись. Кажется, они истекали кровью. Мне представились аргонавты, с боем прорывающиеся сквозь стену зубастой бронзы.

Он провел меня через двор к тяжелой двери высокого дворца. Все здесь очень напоминало дворец Медеи в Иолке, кроме разве величины и единообразия цвета. На двери были вырезаны травы и звери, которых Медея считала полезными для своего особого колдовства.

Внутри было просторно и свежо – и пусто. Наши шаги отдавались гулким эхом. Мы шли по коридору, и Кинос показывал открывающиеся направо и налево комнаты – опять же, как в Иолке.

– Здесь ванны.

В этих ваннах можно было искупать целый полк, и притом никаких украшений.

– Опочивальня. Моя комната, комната брата. Отцовские покои, а здесь мы слушаем музыкантов…

Огромные, гулкие залы, заполненные только эхом наших ног. Он так гордился своим творением, все поглядывал, восхищаюсь ли я. Сказал даже:

– Я вложил в этот дворец свое сердце. Здесь я вырос. Здесь мое сердце, Антиох. Правда, я был ребенком, когда жил здесь в Иолке, но я навсегда запомнил его красоту.

Мне стало очень грустно.

Но две комнаты оказались полны жизнью и смертью. Первую он назвал «моя военная палата» – полутемная комната, где на стенах были видны картины войск и кораблей.