Железный Густав

— Ну и что же, дочка, ну и что же? Ведь я и вправду серый извозчик, это ты у нас вон куда вымахнула, рукой не достать! А может, тебе неудобно, что ты дочь простого извозчика? Хочешь, я буду говорить, что к твоему рождению у меня уже был извозчичий двор в тридцать пролеток. Хотя, по правде сказать, у меня тогда и половины не было. Давай спросим мать, она поди помнит…

— Незачем тебе болтать с моими пациентами, твое дело — возить их на прогулку.

— Так разве ж это я? Они со мной заговаривают! А я все сделаю, как скажешь, Зофи, вели только мне помалкивать, когда меня о чем спросят!

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Можешь говорить, что ты — Железный Густав, хоть это, по-моему, и не очень красиво, но звонить направо и налево, что фрау заведующая твоя дочь…

— Я всегда говорю «фролин заведующая», — разве ты уже была замужем, Зофи?

Так они препирались. Зофи зеленела от злости, а отец сохранял неизменное благодушие. Старческая болтливость, тщеславие, злоба… О, с каким наслаждением она бы от него избавилась!

«Хоть бы мне от него избавиться! — частенько думала Зофи и тут же мысленно добавляла: — Но только по его собственному желанию».

Она пыталась отделаться от отца окольными путями. Прогулки больных становились все реже, старику все чаще приходилось возить уголь, и золу, и мочу в пробирках, чего он особенно не выносил.

Но если Зофи была коварна, то старый извозчик был хитер. Иногда ей казалось, что отец видит ее насквозь, словно она стеклянная — тоже чувство не из приятных. К тому же, по свойственной ей педантичности, она изводилась оттого, что экипаж и лошадь, стоившие таких денег, не находят достаточного применения в хозяйстве. Она даже взяла за правило лично пользоваться выездом, хотя ей было бы во сто раз приятнее ходить пешком, В этом отношении Зофи напоминала тех посетителей ресторана, которые, заказав невкусное блюдо, стараются съесть все до крошки, раз уж все равно надо платить.

Итак, пролетка везла ее от одной лавки к другой, но слишком приятными эти поездки ни для возницы, ни для везомой не были: Зофи находила, что они еле плетутся, что отец чересчур обстоятельно разворачивается, привлекая внимание зубоскалов: «Гляди-ка, а ведь и впрямь карета! Не иначе как ее везут в Этнографический музей!» И Зофи сидела в своем полуландо, кипя от злости, в вечном напряжении, — того и гляди, дойдет до взрыва!

Так оно и случилось: однажды Зофи с утра приказала отвезти себя на вокзал. Отцу было назначено подавать к девяти, и он подъехал точно в срок. Но как всегда в большом хозяйстве, Когда его глава уезжает хотя бы всего на несколько часов, — в последнюю минуту возникли задержки, и только в девять часов двенадцать минут Зофи села в пролетку.

— Поехали, отец!

— Девять часов двенадцать минут, — предупредил ее Железный Густав. — Пожалуй, нам уже не поспеть, Зофи. Поезжай лучше на подземке.

— Мы непременно поспеем. Не жалей только кнута. Мы должны поспеть, отец! Поехали!

— Боюсь, ничего не выйдет!

— Давай не канителься, отец!

— Как знаешь, Зофи, а уж потом не ругай меня, если не поспеем.

— Если не поспеем, значит, ты это сделал нарочно, мне на зло!

— Не говори такого, Зофи! Ты просто не в духе. Зачем мне делать тебе на зло? Я сроду таким не был!

И отец хлестнул Вороного; гнал, будто настоящий Блюхер, все время на резвой рыси; удачно проезжал через перекрестки, выбирал более спокойные боковые улицы; Зофи должна была убедиться, что отец делает все, чтобы вовремя доставить ее к поезду.

Наконец он обернулся и сказал с гордостью:

— Кажется, мы все-таки поспеем. Блюхеру, видно, приятнее везти тебя, чем золу и мусор.

— Гони, не задерживайся! — крикнула она злобно.

— Да куда же — на красный свет, что ли? — возразил отец, ничуть не задетый; но он сразу же тронул коня, едва загорелся желтый свет.

Зофи сидела позади, злясь оттого, что пожалела деньги на подземку, и оттого, что отец был прав — они выехали с большим опозданием, — и оттого, что он ничуть не сердится, а делает все, чтобы вовремя доставить ее на вокзал, — она злилась на себя, на экипаж, на его назойливое дребезжание, а главное, на то, что она все еще не избавилась от старика!

Так домчали они до Потсдамерплац. Оставалось всего несколько шагов, авось они поспеют вовремя.

— Ай да мы с Блюхером! — торжествовал отец и повернулся к ней сияя.

Она против воли кивнула ему.

Посреди площади желтый свет сменил потухший красный.

— Н-но, Блюхер! — гаркнул отец. Вороной из боковой улицы вывернулся на площадь и въехал в кучу автомобилей, автобусов, экипажей и грузовиков. Еще минута, и он вынесет их в узкую улочку, ведущую к вокзалу. Но вдруг он замедлил шаг и явно ладил остановиться…

— Пошел, Блюхер, пошел! — заорал на него старый извозчик. — Поезжай, старина! — И дочери через плечо, с тревогой: — Он не хочет…

— Что не хочет? — возопила она.

Но Вороной стоял как вкопанный, еще немного, и на пролетку налетела бы машина. Шофер — ну ругаться, на его крики прибежал регулировщик, вмиг образовалась пробка, а Вороной стоял среди всеобщего смятения и преспокойно прудил…