Железный Густав

Он наслаждается своей победой. Но, видя ее, покорную, раздавленную, дрожащую, с мертвенно-бледным лицом, сменяет гнев на милость. Победитель становится великодушным.

— Нечего удивляться! Надо же было разгуливать со стариканом, который кричит на всю Линден твою фамилию. Видишь, я тебе говорю как есть, не представляюсь, будто я колдун какой! Это не папаша твой так разорялся?..

Она кивает.

— Когда я спрашиваю, отвечай как следует! Скажи — да!

— Да…

— Скажи: да, Эйген!

— Да, Эйген!

— Прелестно! Ну так где же ты живешь на самом деле? Только больше вола не крути, обещаю — каждый раз, как начнешь ловчить, я тебя так изобью, что живого места не останется! А уж если я что обещаю…

Она не сомневается, что он так и сделает. Тщетно ломает она голову, ища выхода, и не находит…

— Где же вы живете?

— На Франкфуртер-аллее…

— А дом?

— Извозчичий двор…

Он присвистнул сквозь зубы.

— Так-так, значит, тот самый, с пролетками. Да я ж его знаю, то-то у меня в голове гвоздит: эта ефрейторская рожа мне знакома! Выходит, невеста у меня — высший класс, любовная афера в уважаемых кругах общества, какая удача!.. — Он развеселился. — А теперь послушай, детка… Эвхен…

Она снова начинает дрожать.

— Не смотри на меня с таким страхом. Меня тебе нечего бояться, добрее парня во всем Берлине не найти, — как есть дурачок, но только делай, что я ни велю. Так вот, нынче вечером в девять жди меня на углу Большой и Малой Франкфуртерштрассе. Поняла?

Она кивает, но, увидев его нетерпеливое движение, быстро поправляется:

— Да… Эйген!

— Те блестящие вещички можешь не приносить, потому как они сейчас при тебе… Нельзя же быть такой дурехой — рассказывать прожженному малому, будто они у тебя в гирьке от висячей лампы, когда я все время вижу в вырезе твоего платья шнурок…

Она опять бледнеет.

— Но я не таковский, я не сержусь — вещи эти, значит, я у тебя возьму, да и на что они тебе! Вещички тебе не носить, ты с ними только влипнешь. Я тебе взамен что-нибудь другое дам, что ты сможешь носить, тоже славные вещицы — для того их и держу… — Да и вообще, девушка, — и он снова сжал ей руку, но уже с нежностью, — мы с тобой заживем на славу, так что нечего меня бояться, нам еще предстоят приятные часы.

Он коротко засмеялся. Ее рука безвольно застыла в его обволакивающей руке.

— Но только с условием — слушаться! Ничего тебе не поможет, и если я скажу: прыгай с Колонны победы, должна прыгать, а то я за себя не ручаюсь.

Он вдруг отпускает руку Эвы и испытующе смотрит на нее.

— Ну как, боишься, а?

Она медленно кивает, глаза ее наливаются слезами.

— Ничего, привыкнешь, Эвхен! — утешает он небрежно. — Каждая сперва боится, а потом привыкает. Но только никаких глупостей, и не вздумай бежать в полицию, а не то изведу тебя медленной смертью, если не сейчас, так через десять лет.

Он коротко смеется, еще раз кивает и приказывает:

— А теперь пошла домой!

Не успела она опомниться, как он скрылся из виду.

4

В большой комнате на втором этаже солидного дома на Йегерштрассе шагает взад и вперед тучный, черноволосый человек средних лет, одетый по-домашнему, — рубашка, заправленная в брюки. Он шагает взад и вперед, насвистывая марсельезу, и его ноги в кожаных шлепанцах неслышно ступают по крытому линолеумом полу.

Время от времени он подходит к окну и смотрит вниз на Йегерштрассе; волнение, охватившее Унтер-ден-Линден в этот первый день объявления мобилизации, докатилось и сюда. Человек качает головой, он насвистывает чуть тише, но продолжает ходить из угла в угол.

Но вот — бумм, бумм! — хлопнула наружная дверь, слышатся торопливые шаги, дверь рывком отворяется, и на пороге, тяжело дыша, весь разрумянившись, стоит Эрих Хакендаль.

Черноволосый толстяк испытующе смотрит на Эриха.

— Ну, как? — спрашивает он.

И Эрих бросает одно только слово:

— Мобилизация!

Толстяк не сводит с него глаз; взяв со спинки стула жилет, он начинает одеваться.

— Этого следовало ожидать, — говорит он раздумчиво. — Но мобилизация — еще не война!

— Ах, господин доктор! — восклицает Эрих, не успевший еще отдышаться. — Все так рады! Весь народ пел: «Благодарите бога все!» И я тоже пел со всеми, господин доктор!

— Почему же им не радоваться? — говорит доктор, натягивая пиджак. — Ведь это что-то новенькое! К тому же их светозарный кайзер, должно быть, опять произнес речь о сверкающем оружии и о врагах во всем мире.

— А вот и нет, господин доктор! Ничего похожего! — восклицает юноша. — Представьте, из портала вышел шуцман, самый обыкновенный полицейский чин, и объявил о мобилизации. Вот было здорово!

— Так он же великий комедиант, ваш героический кайзер, — сказал толстяк, не трогаясь волнением юноши. — Теперь он бьет на старопрусскую простоту, копирует Фридриха Первого. Но, мальчик Эрих, неужели и ты клюнул на эту дешевку? Ты ведь знаешь, как он падок до всяких эффектов — роскошь, парады и прочий тарарам! И вдруг — простой шуцман! Те же фокусы, только на другой лад.

— Когда мы запели гимн, это были уже не фокусы! — воскликнул юноша чуть ли не с вызовом.