Железный Густав

И пошел первым. Все благополучно добрались до окопов. И уже на месте, у самого входа в блиндаж, его стукнуло.

Вот и все, что узнала Гертруд Хакендаль. Но этого было достаточно. В словах: «Ничего не поделаешь! Пошли вперед!» — воплотилась для нее вся сущность человека, каким был Отто Хакендаль: безропотная покорность тяжелой судьбе, но и мужество.

В духе последних слов Отто Хакендаля старалась она и жить, и в трудное время растить детей — Густава Хакендаля и Отто Хакендаля, который родился спустя восемь месяцев девятнадцать дней после смерти отца.

«Ничего не поделаешь! Пошли вперед!..»

Было что-то в этих словах, но также и в хрупкой Гертруд Хакендаль, урожденной Гудде, с острова Хиддензее. Было в них что-то!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ РАЗРАЗИЛСЯ МИР…

1

Как только Гейнц Хакендаль — ему уже минуло семнадцать, и одна только мать еще называла его Малышом, — как только он собрался после обеда из дому, папаша Хакендаль поднял голову. Он сидел на кухне и, казалось, дремал — «Локаль-Анцайгер» валялся рядом на полу.

— Куда? — спросил он.

Гейнц Хакендаль задумался. Сказать, что просто хочется побродить по городу, поглядеть, что творится, он не смел. Над последним, единственно оставшимся в семье сыном тяжело довлела отцовская рука. Тем безогляднее изворачивался сын, спасаясь плутовством.

— К Раппольду — вкалывать, — сказал он первое, что пришло в голову. — Математику зубрить. Тригонометрические уравнения — косинус, котангенс, параллелепипед…

Отец недоверчиво посмотрел на сына.

— А книги?

— Ни к чему. У Раппольда есть.

— А тетрадь?

— В кармане… — И Гейнц показал уголок черной клеенчатой обложки. Знал бы отец, что в тетради не математические уравнения, а стихи, плохо бы пришлось Гейнцу.

Но отец ограничился воркотней:

— Не смей ходить в город! — приказал он грозно. — В городе стреляют.

— Что мне город! Мне математику долбить. А собственно, почему стреляют?

— Почем я знаю! Наверно, в привычку вошло. И потому, что стрелять в англичан и французов теперь заказано. И потому, что надо же расстрелять последние остатки деловой жизни.

— Сивке не грех отдохнуть денек-другой, — попытался утешить старика Гейнц.

— Сивке? Сивке не грех и на колбасу! — Старик продолжал сидеть с удрученным видом. И вдруг нерешительно, словно в эти дни всеобщей катастрофы не уместно говорить о своем личном: — Как ты думаешь, мой военный заем еще чего-нибудь стоит?

Гейнц с недоумением поглядел на отца. Густав Хакендаль никогда не посвящал детей в свои финансовые затруднения, но от матери Гейнц слыхал, что двадцать пять тысяч марок в облигациях военного займа, обремененный закладными дом на Вексштрассе да Сивка с единственной пролеткой — вот и все, что осталось у отца от его достатка.

«Должно быть, старика грызут заботы, — подумал с внезапным участием сын. — А ведь он никогда не жалуется. Надо отдать ему справедливость, в этом он железный».

Подумал Гейнц и о том, что отцу приходится каждый день взбираться на козлы, чтобы привезти домой какую-то мелочь, а ведь плату за учение и деньги на учебные пособия он выкладывает, не поморщившись.

— Облигации твои, отец, разумеется, стоят железно! — сказал сын, отважившись на улыбку. — Ведь они обеспечены достоянием германского рейха!

Но отцу было сегодня не до шуток.

— Кайзер-то отрекся, ускакал в Голландию, слыхал небось?

Гейнц презрительно усмехнулся.

— А чего ты еще ждал от Лемана? Мы, молодые, давно уже ни во что его не ставим. Уж не он ли обеспечит тебе твой военный заем? Ведь он не германский рейх!

— А читал ты условия перемирия? Французы хотят занять все до Рейна, в городе стреляют, — может, скоро и слуху не останется о германском рейхе!

Сын отечески похлопал по плечу грозного отца.

— Останется, не волнуйся. Слово теперь за нами.

— За вами?..

— Ну, ясно! Все ведь рухнуло, верно? А восстанавливать кому придется? Вам, что ли, старикам?

— Уж не вам ли?

— А то кому же?

— Ступай займись уроками! — вдруг рассердился старик. — Ты, кажется, и вовсе спятил? Вы справитесь там, где мыоплошали? Мальчишки, сопляки!

Гейнц и бровью не повел.

— А насчет облигаций я Гельшера допрошу. Отец у него служит в Германском банке.

— Займись уроками! С делами я и без тебя справлюсь! — грозно заворчал отец.

— Ну так как же, спросить Гельшера?..

Отец заворчал что-то невнятное.

— Впрочем, сейчас уже каждый день может заявиться домой Эрих, господин лейтенант, этот светоч нашего семейства… Да и отзывчивая Зофи….

— Чтобы в шесть ты дома был!

— Не ручаюсь, отец, может, и задержусь. — Параллелепипед — каверзная штука.

— Я сказал: в шесть!

— Повторяю, отец, это каверзная штука. До свидания, отец! Оставьте мне мою порцию хлеба, если я задержусь!

Подготовив таким образом свое позднее возвращение, Гейнц стрелой сбежал по темной лестнице и, миновав двор, вышел на улицу.

2