Железный канцлер Древнего Египта

– Вижу я, что ты меня понял; если ты не пожалел бы своей головы, то теперь дрожишь за головы твоих сообщников. Ступай же, жрец Гелиополя, и скажи твоей дочери, кто предназначен ей в супруги. Указ мой объявит радостную весть, что Адон и жрецы заключают союз, а в дом твой я пошлю назначенные мной тебе царские дары!

Не отвечая ни слова, без всяких установленных этикетом поклонов, вышел Потифэра, шатаясь, как пьяный, из царских апартаментов и бросился в носилки.

Когда носилки Потифэры внесли во двор дома его зятя, тот стоял на крыльце и собирался выехать: с первого взгляда на бледное, судорожно подергивавшееся и осунувшееся лицо Верховного жреца, недоброе предчувствие сжало сердце его, но, подавив свое волнение со свойственным ему самообладанием, Потифар помог жрецу выйти из носилок и повел его в дом. Приведя в свою комнату, он посадил его и дал испить вина.

– А теперь скажи, Потифэра, что случилось? Обвинен ты, что ли, в оскорблении величества или уличен в измене? – спросил Потифар, сочувственно пожимая оледеневшие руки жреца, который встал и тихо, усталым, глухим голосом, прошептал:

– Такое горе, такая кровная обида обрушилась на нашу семью, что смерть была бы счастьем в сравнении с нею!

– Не говори загадками и не томи. В чем дело? – спросил Потифар, бледнея.

– Дело касается Аснат, нашей Аснат, которой фараон в избытке милости избрал супруга, и этот супруг… вольноотпущенник, которого он вытащил из грязи, чтобы унизить нас! – ответил со злобным смехом Верховный жрец.

– Ты бредишь… Да разве же это возможно? – вскрикнул Потифар, с ужасом отступая от него. Подавив в себе волновавшие его чувства, Верховный жрец передал свою беседу с фараоном и указал те политические причины, которые заставляли безмолвно подчиниться совершенному над ним насилию.

– И завтра вся земля Кеми узнает, что мой ребенок обесчещен. Несчастная Аснат! Как вынесет она разлуку с благородным, честным Гором, и как перенесет союз свой с псом смердящим, который в этом самом доме был презренным рабом! – воскликнул Потифэра, в припадке безумного отчаяния хватаясь за голову и с глухим стоном падая на ложе. Несколько мгновений стояло гробовое молчание; наконец, Верховный жрец встал и, потрясая сжатым кулаком, прошептал сквозь зубы:

– Пробьет же, наконец, час возмездия! Тогда, фараон Апопи, я отплачу тебе за сегодняшнюю милость. А теперь помоги-ка, брат мой, написать несколько слов главным жрецам Мемфиса, чтобы просить безотлагательно прибыть сюда ко мне. Я хочу спросить у них совета – кто знает, может быть, найдется какой-нибудь исход?

Когда было написано и разослано с дюжину табличек, Верховный жрец прибавил: «Будь добр, пришли сюда жену и Ранофрит; их надо предупредить, пусть они подготовят Аснат к несчастью, которое ей грозит в случае, если не окажется никакого исхода».

Трудно описать ужас обеих женщин, когда они узнали о случившемся; Ранофрит лишилась чувств, а Майя, обезумевшая от горя, была уведена к себе Потифаром. Сдав обеих на руки служанок, он поспешно вернулся к Потифэре, который, облокотясь на стол, с блестящими глазами перебирал в голове планы один несбыточнее другого.

– Успокойся, Потифэра, и не борись безумно с неизбежным! Соберись с духом: где твое хладнокровие государственного человека, где осторожность мудреца и ученого?

– Нет, я на опыте познал, что ученый, мудрец и государственный муж исчезают в отце, и куда легче предписывать жертвы, чем самому их приносить! – ответил Потифэра, отирая пот с лица. – И когда я подумаю только об отчаянии моей бедной девочки и о той судьбе, которая ожидает ее с этим негодяем, все мое мужество покидает меня!

В это время Аснат, более всех заинтересованная в перемене, происшедшей в ее судьбе, весело играла в саду с детьми Потифара. Молодая служанка, растерявшись, прибежала сообщить ей, что благородная Ранофрит лежит без чувств, а с благородной Майей творится что-то недоброе: сидит она неподвижно там, где оставил ее господин, ничего не видит и не слышит. Смертельно испуганная молодая девушка бросилась в покой тетки и нашла ее еще в обмороке.

– Мать, что с тобой? – тревожно спрашивала Аснат, стоя на коленах перед Майей, которая с широко открытыми глазами и блуждающим взглядом, как безумная, лежала, вытянувшись на своем ложе. Голос и прикосновение дочери вернули ее к окружающему.

С раздирающим душу криком прижала она Аснат к своей груди и покрыла ее поцелуями; затем, грубо оттолкнув, заметалась по комнате, разрывая одежды, ударяя себя в грудь, клочьями выдирая волосы и колотясь с криками и рыданиями головой об стену. Пришедшая в себя Ранофрит вторила ей; сквозь рыдания, заглушавшие ее слова, молодая девушка только и могла понять:

– Несчастная Аснат, один твой вид раздирает мое сердце.

Окончательно ошеломленная, бледная от ужаса, Аснат воскликнула:

– Да говорите ж, наконец! С отцом несчастье, болен он или попал в немилость?

– Нет, – наконец, сквозь слезы ответила Майя, – отец здоров, о немилости и речи нет, а все же ужасное горе поразило нас, особенно тебя, несчастное дитя мое! – И она опять с жаром прижала ее к груди.