Железный Хромец

На следующее утро Хуссейн, глядя на Тимуровых конников с высоты своих стен, не испытывал никакой робости, он даже шутил со своими приближенными, говоря, что воинам его бывшего друга придется пришивать своим коням крылья, дабы они могли взобраться на укрепления Балха.

Хуссейн верил, что изворотливый Маулана Задэ успеет заколоть Тимура раньше, чем в хранилищах города закончатся запасы. А лишенная единого управления армия, стоящая сейчас под стенами, перестанет быть грозной силой. Мансур и Курбан Дарваза не захотят подчиняться Кейхосроу, сеид Береке их в этом поддержит. Не захотят подчиняться лисе из Хуталляна и мели́ки Карши и Бухары, по слухам, уже прибывшие к Балху. Разодранное противоречиями войско гостей с севера станет легкой добычей. Да, жеребец, вырывающийся вперед в самом начале скачки, порой приходит к ее финишу последним.

Вслед за своим эмиром воспряли духом и его воины. Все чаще в адрес всадников Тимура неслись со стен оскорбительные выкрики, издевательские приглашения в гости. Нападающие и защищающиеся обменивались стрелами, но результативность такой стрельбы была ничтожной. Ибо одни все время двигались, а другие прятались за стенами.

Воины Тимура часто вызывали воинов Хуссейна на честный батырский поединок, но ничего из этого не выходило. Владетель Балха строго-настрого запретил своим участвовать в этих поединках. Он боялся подвоха. Ведь для того, чтобы выпустить всадника из крепости, необходимо хотя бы ненадолго отпереть ворота.

Каждое утро, проснувшись, Хуссейн интересовался, жив ли Тимур. Нет ли слухов о его безвременной кончине? И каждый раз немного расстраивался, когда ему говорили, что таких слухов нет. Почему Маулана Задэ медлит? Или он не медлит, а хочет сделать дело наверняка? И жив ли он еще? Хуссейну хотелось иметь ответы на эти вопросы, но он не знал, кому их задать.

Между тем Маулана Задэ действовал.

Для начала выяснил, где расположено то становище, которое эмир выбрал для своего пребывания. Теперь нужно было придумать способ пробраться внутрь его и отыскать шатер эмира. И то и другое сделать было очень трудно. Все воины, собранные в сотню телохранителей Тимура, отлично знали друг друга в лицо, знали также и всех слуг, мулл, улемов, тех, кто ухаживал за лошадьми и подвозил пищу. Не говоря уж о поварах.

Кроме того, как понял Маулана Задэ по ряду второстепенных деталей, Тимур никогда не ночевал два раза в одном шатре, в одной и той же кибитке. Словно чувствуя, что ему угрожает какая-то опасность, может, даже и догадываясь, какая именно.

Строго говоря, для бывшего сербедара уже само нахождение поблизости от того места, где располагалось становище Тимура, было смертельно опасно. Слишком многие знали его в лицо. Поэтому пришлось прибегнуть к маскировке. Маулана Задэ переоделся, как всегда, дервишем – это был наилучший вариант отвлечь от себя внимание. С течением времени вокруг Балха собралось огромное количество святых странников, они словно шли на запах, жались поближе к тому месту, которое должно было стать полем кровопролитного столкновения.

Но в этот раз дервишеское облачение не слишком помогло Маулана Задэ. Ни его самого, ни многочисленных его собратьев не подпускали близко к тем местам, где стояли шатры, в коих можно было надеяться застать эмира.

Соратники Тимура дивились столь необычному поведению хазрета, обычно он вел себя на войне по-другому. Когда Кейхосроу задал ему прямой вопрос по этому поводу, Тимур усмехнулся и ответил так, чтобы хорошо его слышали все присутствовавшие при разговоре:

– Вспомните про Баскумчу и Буратая. Не во время ли осады пострадали они?

– Ты думаешь, Маулана Задэ здесь? – спросил Береке.

– Не думаю – чувствую.

– Может быть, и всем прочим надо принять меры предосторожности? – поинтересовался Курбан Дарваза.

Тимур пожал плечами:

– Не знаю, но думаю, что пока я жив, вам опасаться нечего.

Маулана Задэ кружил вокруг лагеря как зверь. Спал на голой земле, питался отбросами и теми подачками, что швыряли ему наиболее благочестивые из воинов врага. Он исхудал, кожа его покрылась коростой, истерический блеск глаз превратился в обжигающий. Им владела одна безумная, кровавая идея, и он всего себя посвятил ее осуществлению. Чем отвратительнее и нестерпимее становилось его желание, тем благочестивее, святее выглядел он внешне. Даже Тимуровым полустепнякам, толком еще не утвердившимся в мусульманской вере, он казался святым человеком. Большинство простых людей связывает святость со способностью к врачеванию. И вот настал момент, когда к Маулана Задэ обратился один десятник, пехотинец, с просьбой помочь его брату, на которого навалилась некая хворь. Маулана Задэ согласился, внутренне возликовав. В неприступной стене образовалась небольшая, но все же брешь.

Конечно, ни к какому врачеванию Маулана Задэ был не способен, но был весьма способен к внушению. Он осмотрел больного, метавшегося в жару, и многозначительно сообщил десятнику, что ему надобно приготовить лекарства. Сказал еще, что болезнь тяжелая, но при помощи продолжительного и правильного лечения брата можно спасти.