Железный король. Узница Шато-Гайара. Яд и корона

– Ну да, того самого, вашего племянника. Он сообразителен, неглуп и хорош собой… Он поможет нашему другу Бувиллю, который, кстати сказать, ни слова не знает по-итальянски, избегнуть всех дорожных неприятностей. Поверьте мне, кузен, – обратился Артуа к Карлу, – этот малый для нас просто находка.

– Он мне нужен здесь, – ответил банкир, – но ничего не поделаешь, ваша светлость, пусть едет. Уж так оно повелось: ни в чем я не могу вам отказать, всегда-то вы добьетесь от меня своего.

Когда за мессиром Спинелло Толомеи закрылась дверь, Робер Артуа потянулся всем телом и заметил:

– Как видите, кузен, я вас ничуть не обманул!

– А знаете, что разрешило его колебания? Вот что! – ответил Валуа, торжественно-театральным жестом указывая на серебряную ногу своего деда. – Видно, уважение ко всему, что носит на себе печать благородства, не окончательно утеряно во Франции и может еще поднять до прежних высот наше королевство!

Этим вечером волна радости, нетерпения и надежды затопила душу некоего молодого человека – этим молодым человеком был Людовик Сварливый – в ту минуту, когда дядя объявил ему, что через два дня Бувилль в качестве королевского посла отбывает в Италию.

Зато другой молодой человек тем же вечером не испытал особой радости, когда его дядя сообщил ему ту же самую весть, – и этим молодым человеком был Гуччо Бальони.

– Как так, племянник! – сердито воскликнул Толомеи. – Тебе же предлагают совершить чудесное путешествие, посмотришь Неаполь, познакомишься с тамошним двором, поживешь среди особ королевской крови и, надеюсь, даже сумеешь завести себе там друзей, если только ты не idioto complete[12]. И конклав увидишь, а конклав – зрелище незабываемое. Повеселишься, а главное – многому научишься. И не корчи, пожалуйста, la faccia lunga, такую унылую физиономию, будто я сообщаю тебе невесть какую печальную новость! Тебе слишком легко и хорошо живется, мой мальчик, и поэтому ты не умеешь ценить удачи. Вот она, теперешняя молодежь! Я в твои годы… да я бы от радости до небес подпрыгнул, сломя голову побежал бы укладываться. Тут, видно, замешана какая-нибудь девица, с которой тебе не хочется расставаться, поэтому ты и сидишь с такой грустной миной, верно ведь?

Смуглое, почти оливковое лицо молодого Гуччо чуть-чуть потемнело, как и всегда, когда он краснел.

– Ба! Если любит, подождет, – продолжал банкир. – Женщины для того и созданы, чтобы ждать. Никуда они не денутся. А если ты опасаешься, что она тебя любит не очень сильно, смело веселись тогда с теми, кто повстречается в пути. Единственное, что не вернется, – это молодость и возможность попутешествовать по белому свету.

Поучая племянника, Спинелло Толомеи внимательно приглядывался к нему и думал: «Странная все-таки штука жизнь! Вот сидит передо мной мальчик, давно ли приехал он из родной Сиены и тут же отправился в Лондон по поручению интригана его светлости Артуа, и что же получилось? Разразился неслыханный скандал с бургундскими принцессами, и Сварливый вынужден был развестись с женой; а теперь Гуччо едет в Неаполь искать королю новую супругу. Надо полагать, что существует некая связь между гороскопами моего племянника и нового нашего короля: видно, связаны их судьбы. Кто знает, уж не суждено ли Гуччо стать великим человеком? Надо как-нибудь на досуге попросить астролога Мартена повнимательнее разобраться во всем этом деле».

Глава V. Замок над морем

Существуют города, перед которыми бессилен ход столетий, им не страшно время. Сменяют одна другую королевские династии, умирают цивилизации и, подобно геологическим пластам, наслаиваются друг на друга, но город по-прежнему проносит через века свои характерные черты, свой собственный неповторимый аромат, свой ритм и свои шумы, отличные от ароматов, ритма и шумов всех других городов на свете. К числу подобных городов принадлежит Неаполь: таким, каким предстает он в наши дни глазам путешественника, был он и в дни Средневековья, и таким же был за тысячу лет до того – полуафриканским-полулатинским городом с узенькими улочками, кишащими людьми, полным криков, пропахшим оливковым маслом, дымом, шафраном и жареной рыбой, весь в пыли, золотой, как солнце, весь в звяканье бубенчиков, подвязанных на шее лошадей и мулов.

Его основали греки, его покорили римляне, его разорили варвары; византийцы и норманны попеременно хозяйничали в нем. Но все, что им удалось сделать с городом, – это отчасти изменить архитектуру зданий да прибавить к здешним суевериям еще свои, помочь живому воображению толпы создать несколько новых легенд.