Железный король. Узница Шато-Гайара. Яд и корона

Оба обменялись понимающими улыбками, и по пути к покоям принцессы толстяк Бувилль любовно взял Гуччо под руку.

Между этими двумя мужчинами различных общественных слоев, один из которых годился другому по меньшей мере в отцы, во время пути завязалась подлинная дружба, крепнувшая с каждым днем. В глазах Бувилля юный тосканец был живым воплощением всех тех изумительных открытий, вольностей самой молодости, которую обрел Бувилль, покинув Париж. А Гуччо благодаря Бувиллю ехал по французской и итальянской земле как знатный вельможа и жил в близости особ королевского дома. Они открыли друг в друге целые неведомые миры. Оба как нельзя лучше дополняли один другого, хоть и были несхожи во всем и составляли вместе довольно-таки занятную упряжку, где молодой рысак тащил за собой старого коня.

Такими они предстали перед донной Клеменцией, но выражение мечтательной беспечности, озарявшее их лица, мигом исчезло при виде королевы Марии Венгерской. Стоя между внучкой и живописцем, она пронзительным взглядом живых черных глаз рассматривала портрет.

Наши друзья невольно умерили шаг и подошли к группе на цыпочках, ибо никто не осмеливался в присутствии Марии Венгерской сделать развязный жест или повысить голос.

Марии Венгерской шел восьмой десяток. За годы долгого вдовства после кончины своего супруга короля Неаполитанского Карла II Хромого, которому она родила тринадцать детей, королева успела схоронить половину своих отпрысков. Она раздалась от частых родов, и горькая складка – след перенесенных утрат – залегла в уголках ее беззубого рта. Это была высокая старуха с сероватой кожей и белоснежными волосами; лицо ее выражало силу, решимость и властность, которые не умалило время. С самого утра она надевала корону. Старуха-королева состояла в родстве со всеми царствующими семьями Европы и в течение двадцати лет требовала для своих сыновей пустующий венгерский трон, двадцать лет билась за то, чтобы возвести на него кого-нибудь из своих.

Даже теперь, когда ее старший сын был королем Венгерским, второй сын скончался в сане епископа и в недалеком будущем ожидали его канонизации, третий, Роберт, царствовал в Неаполе и Апулии, четвертый был принцем Таранто, пятый – герцогом Дураццо, а из оставшихся в живых дочерей одна была женой короля Майорки, а другая – короля Арагонского, старуха-королева все еще не считала свою миссию законченной и пеклась о судьбах близких; главным объектом забот королевы была сиротка-внучка Клеменция, воспитывавшаяся на ее руках. Резко обернувшись к Бувиллю и глядя на него, как горный ястреб на каплуна, старая королева сделала ему знак приблизиться.

– Ну, мессир, – спросила она, – каков, на ваш взгляд, этот портрет?

В глубоком раздумье стоял Бувилль перед мольбертом. Он смотрел не столько на лицо принцессы, сколько на две створки, сделанные с целью предохранить портрет при перевозке, на створках этих художник изобразил: на левой – Новый замок и на правой – вид из окна покоев принцессы на неаполитанскую бухту. Созерцая эти места, которые ему предстояло вскоре покинуть, Бувилль испытывал горькое сожаление.

– Что касается искусства выполнения, – проговорил он наконец, – все кажется мне безупречным. Разве только вот этот бордюр слишком скромен для такого прекрасного лица. Не думаете ли вы, что золотая гирлянда…

Старик Бувилль цеплялся за любой предлог, лишь бы выиграть еще день-другой отсрочки.

– Какие там еще гирлянды, мессир, – прервала его королева. – Верен ли, на ваш взгляд, портрет оригиналу или нет? Верен! Вот это и важно. Искусство – вещь легкомысленная, и я бы от души удивилась, если бы король Людовик стал разглядывать какие-то гирлянды. Ведь если не ошибаюсь, его интересует оригинал?

В отличие от всего двора, где о предстоящем браке говорили только намеками и делали вид, что портрет предназначается в дар его высочеству Карлу Валуа от любящей племянницы, одна лишь Мария Венгерская говорила о свадьбе без обиняков. Кивком она отпустила Одеризи:

– Вы прекрасно справились с работой, giovanotto[13], обратитесь в казну за окончательным расчетом. А теперь можете идти расписывать дальше ваш собор, только смотрите, чтобы Сатана получился как можно чернее, а ангелы сияли бы белизной.

И, желая заодно отделаться также и от Гуччо, она приказала ему нести за художником кисти.

Оба склонились в поклоне, на который королева ответила небрежным кивком, и, когда за ними захлопнулась дверь, она вновь обратилась к Бувиллю:

– Итак, мессир Бувилль, вы скоро возвратитесь во Францию.

– С безграничным сожалением, ваше величество, особенно когда я подумаю о тех благодеяниях, которыми вы меня осыпали…

– Но ваша миссия окончена, – прервала королева, не дослушав Бувилля, – или, во всяком случае, почти окончена.

Ее черные пронзительные глаза впились в Бувилля.

– Почти, ваше величество.