Железный король. Узница Шато-Гайара

Все эти последние дни Великий инквизитор зорко следил за процессом перехода власти в новые руки. Филипп Красивый умирает. Наследует ему Людовик Наваррский, а, как известно, его высочество Валуа имеет на племянника неограниченное влияние. Поэтому Великий инквизитор каждым своим жестом, каждым своим словом подтверждал любое мнение Валуа и выказывал все большее уважение к его особе.

Валуа приблизился к умирающему и произнес:

– Брат мой, считаете ли вы, что ничего не должно быть изменено в вашем завещании, составленном в тысяча триста одиннадцатом году?

– Ногарэ умер, – ответил король.

Брат Рено и Валуа снова переглянулись, решив, что король не в своем уме и что они совершили ошибку, так безбожно затянув разрешение столь неотложного дела. Но Филипп Красивый добавил:

– Ведь он был исполнителем моей воли.

Карл Валуа незаметно махнул Майару, личному писцу короля, и тот приблизился к кровати, неся чернильницу и отточенные гусиные перья.

– Было бы хорошо, брат мой, сделать приписку к вашему завещанию, чтобы внести в него новых исполнителей вашей воли, – наставительно заметил Валуа.

– Пить, – прошептал король. И снова ему смочили губы святой водой.

– Угодно ли вам, чтобы я лично наблюдал за неукоснительным исполнением вашей воли? – продолжал Валуа.

– Конечно, – ответил король. – И вы также, мой брат, – добавил он, повернувшись к его высочеству Людовику д'Эвре, который ничего не требовал, ни о чем не просил и молча думал о смерти.

Майар начал писать. Веки короля по-прежнему не шевелились. Глаза смотрели все с той же пугающей неподвижностью, но теперь эти огромные голубые глаза были как бы подернуты тусклой пеленой.

Король медленно обводил взглядом толпившихся вокруг людей и еле слышно произносил их имена, сначала Людовика д'Эвре, потом других: каноника собора Парижской Богоматери Филиппа ле Конвера, который явился сюда помочь брату Рено при выполнении его печальных обязанностей, затем Пьера де Шабли, приближенного старшего королевского сына, и еще Юга де Бувилля, первого камергера.

Тут к одру умирающего приблизился Ангерран де Мариньи и встал с таким расчетом, чтобы закрыть своей мощной фигурой от взоров Филиппа всех присутствующих в королевской опочивальне.

Мариньи отлично знал, что в течение всех этих дней брат короля Карл Валуа усердно старался опорочить его, пользуясь тем, что сознание Филиппа омрачено. Коадъютору сообщили о направленных против него обвинениях. «Причина вашей болезни, брат мой, – твердил Валуа, – все те заботы, которые причинил вам недостойный слуга, коадъютор. Это он удалил от вас всех, кто вас любит, и ради личной своей выгоды довел королевство до плачевного состояния, в каком находится оно нынче. И это он, брат мой, посоветовал вам сжечь на костре Великого магистра ордена тамплиеров».

Если Филипп Красивый включит в список исполнителей своей последней воли также и Мариньи, это подтвердит доверие короля, подтвердит в последний раз.

Майар ждал, держа наготове перо. Но Валуа поспешно произнес:

– По-моему, уже достаточно, брат мой.

И он знаком показал Майару, что список закрывается. Тогда Мариньи поднял голос.

– Я всегда верно служил вам, государь, – сказал он. – Прошу вас, препоручите меня благосклонности вашего сына.

Каждый из двух, Валуа и Мариньи – брат короля и первый его министр, – старались подчинить своей воле сознание умирающего, и на мгновение он заколебался. Как усиленно заботился каждый в эти минуты о себе и как мало заботились они о Филиппе.

– Людовик, – усталым голосом произнес король, обращаясь к старшему сыну, – пусть Мариньи не трогают, если он докажет свою верность трону.

Тогда Мариньи понял, что обвинения, выдвигаемые против него, сыграли свою роль.

Но Мариньи знал, что он силен. В его руках была вся административная власть, финансы, армия; даже церковь и та была в его руках, за исключением брата Рено. Он был уверен, что никто иной, кроме него, не сумеет править государством. Скрестив на груди руки, он смело поднял глаза к Валуа и Людовику Наваррскому, стоявшим по другую сторону постели, где боролся со смертью его государь, и, казалось, бросал вызов новому царствованию.

– Государь, не будет ли у вас еще каких-либо распоряжений? – спросил брат Рено.

В эту минуту Юг де Бувилль поправил свечу, грозившую упасть на пол с высокого кованого канделябра, который пылал день и ночь и уже превращал королевскую опочивальню в огненное преддверие гробницы.

– Почему стало так темно? – спросил Филипп. – Разве ночь еще не кончилась и рассвет не наступил?

Все присутствующие машинально обернулись к окнам. Действительно, солнце затмилось, и тень покрыла королевство Французское.

– Отдаю дочери своей Изабелле, – неожиданно для всех произнес король, – тот перстень, который она мне подарила и который украшен большим рубином, называемым «вишней».

Помолчав немного, он спросил:

– Пьер де Латиль еще не приехал?

И так как никто не ответил на королевский вопрос, Филипп добавил:

– Ему я отдаю свой изумруд.