Железный король. Узница Шато-Гайара

– Пусть сдохнет! – воскликнул король Наваррский. – Она и обе другие тоже. Все три пусть сдохнут. Смерть, смерть и смерть!

Слово «смерть» он произнес даже с каким-то присвистом и рубанул рукой по воздуху, точно напрочь отсекая воображаемые головы.

В разговор вмешался Филипп Пуатье. И, спросив у короля взглядом разрешение высказаться, он произнес:

– Вас ослепило горе, Людовик. А на душе у Жанны нет такого великого греха, как на душе у Маргариты и Бланки. Не спорю, она виновата, и очень виновата, ибо потакала преступному увлечению своих невесток, вместо того чтобы разоблачить их, и она много потеряла в моем уважении. Но ведь мессир Ногарэ, который сумел добиться многого, не смог все же получить доказательств, что Жанна изменила супружескому долгу.

– А ну-ка, пусть Ногарэ ее самолично допросит, и тогда мы увидим, как она не признается! – закричал Людовик. – Она помогала втаптывать в грязь мою честь и честь Карла, и, если вы нас действительно любите, как не раз уверяли, вы сами должны потребовать по отношению к ней той же кары, что и к двум остальным шлюхам.

Граф Пуатье возразил брату, и его ответ, который в других устах прозвучал бы злой иронией, как нельзя лучше характеризовал его нрав:

– Ваша честь, Людовик, мне бесспорно дорога; но не менее дорого мне и Франш-Конте.

Присутствующие удивленно переглянулись, а Филипп продолжал развивать свою мысль:

– Вы владеете Наваррой на правах вашей собственности, Людовик, она перешла к вам от нашей покойной матушки, и, возможно, впоследствии вам будет принадлежать Франция – молю бога, чтобы свершилось это как можно позже. У меня же есть только Пуатье, которое мне соизволил подарить наш отец, и я даже не пэр Франции. Но через Жанну я получил титул пфальцграфа Бургундского и титул сира Салэнского, а салэнские копи приносят мне большую половину моих доходов; кроме того, после смерти графини Маго я унаследую все Конте. Понятно? Пусть Жанну заточат в монастырь, и пусть она проживет там до тех пор, пока все не забудется, пусть даже останется там до конца дней своих, ежели это необходимо ради чести короны, но пусть сохранят ей жизнь.

Его высочество Людовик д'Эвре, который до сих пор не проронил ни слова, неожиданно встал на сторону Филиппа.

– Мой племянник прав, как перед лицом господа бога, так и перед лицом королевства, – сказал он. – Смерть слишком серьезная вещь, она грозит каждому из нас и каждому будет мукой, и не нам посылать на смерть своих близких в ослеплении гнева.

Людовик Наваррский метнул на дядю ненавидящий взгляд.

В королевской семье существовало два клана, и так повелось уже давно. Дядюшка Валуа пользовался расположением двух своих племянников: старшего Людовика и младшего Карла. Слабые, легко подпадавшие под чужое влияние, оба они восхищались его краснобайством, его жизнью, полной приключений, и подвигами на поле брани, даже его вечной погоней за престолами, которые то ускользали из-под самого носа Валуа, то снова силой оружия возвращались ему. А Филипп Пуатье был сторонником дяди д'Эвре, спокойного, рассудительного и прямодушного человека, который, будь на то воля судеб, стал бы одним из справедливых, но не популярных правителей. Притязания его были невелики, и он вполне довольствовался своими поместьями, которыми управлял весьма разумно. Он легко поддавался страху смерти, и это была, пожалуй, основная черта его характера.

Присутствующие ничуть не удивились, что в семейном споре Людовик д'Эвре встал на сторону любимого племянника: их близость была известна.

Куда больше удивило их поведение Валуа, который после пылких речей вдруг круто повернул и, оставив бесценного своего Людовика Наваррского без поддержки, также высказался против смертной казни для преступных принцесс. Заключение в монастырь, по его словам, было слишком легким наказанием, но заключение в темницу, пожизненное заключение в крепость (он настаивал именно на пожизненном заключении) – вот какой совет позволит он себе дать.