Железный крест

Челль остановился у окна. Он внезапно посмотрел на себя и свою жизнь теми же ничего не прощающими глазами, какими смотрел на отца. И это его испугало. Конечно, его предательство по отношению к семье было не таким ужасным в глазах общества, как отцовское, — он не совершал преступлений, не сидел по тюрьмам. Оставил семью… Что ж, теперь многие так делают. Но стало ли предательство от этого менее тяжким? Вряд ли… Он бросил Карину и Пера, как мешок с ненужным барахлом на обочине дороги. И Беату он тоже предает. Он предавал ее еще до того, как они поженились. Он, собственно, никогда ее не любил. Она ему даже и не нравилась. А Карину он любил и до сих пор помнит, как она сидела тогда на диване, в желтом платье и с желтой лентой в волосах. Он предает и Магду, и Луке, потому что никогда больше не испытал той всепоглощающей бурной радости, как тогда, когда впервые увидел крошечного Пера на руках у Карины. И никакими усилиями он не мог вызывать в себе ту же любовь к своим детям от Беаты. Он предал всех своих детей.

Челль налил чашку кофе и заметил, что у него дрожат руки. Кофе остыл, он поморщился, но все же заставил себя выпить чашку одним глотком.

— Вам почта.

— Спасибо. — Он кивком поблагодарил курьера, принял пачку писем, адресованных ему лично, и начал рассеянно просматривать.

Какие-то рекламы, счета… письмо. Челль вздрогнул, потому что сразу узнал почерк. Сел, заставил себя успокоиться. Письмо отправлено в редакцию, на его имя. Старческий витиеватый почерк.

Челль долго сидел и не мог заставить себя вскрыть конверт.

Наконец он решился. Три листа, плотно исписанных от руки. Ему понадобилось несколько минут, чтобы разобрать почерк. Прочитав письмо, он положил его на стол. И снова, теперь уже, наверное, в последний раз, ощутил в руке тепло отцовской ладони.

Надел куртку и взял ключи от машины. Письмо аккуратно сложил и опустил в карман куртки.

Оставалось только одно.

~~~

Германия, 1945 год

Их собрали в концлагере Нойенгамме. Ходили слухи, что «белые автобусы» сначала должны вывезти заключенных из других стран, в частности поляков, чтобы освободить место для скандинавов. Говорили также, что очень много умерло — те пленники были куда в худшем состоянии. Северянам иногда перепадали посылки из дома, от каких-то благотворительных организаций, поэтому они еще более или менее держались. И опять слухи, слухи… многие в пути умерли, других еле довезли, но шансов никаких… Но даже если все это было чистой правдой, теперь, когда свобода стала реальностью, их это не трогало. Бернадотт договорился с немцами, и пленников-скандинавов отправят домой.

И вот они здесь, эти белые автобусы. Аксель на подгибающихся ногах ступил на подножку. Несколько месяцев назад их перевели в Нойенгамме из Заксенхаузена, и он до сих пор помнил этот грязный, битком набитый товарный вагон, где они сидели взаперти, прислушиваясь к взрывам бомб союзников. Некоторые падали так близко, что слышно было, как по крыше вагона стучат комья земли. Каким-то чудом они уцелели. А теперь, когда в нем уже почти угасло последнее желание жить, стало известно, что они спасены. Белые автобусы отвезут их в Швецию. Домой.

Он-то кое-как добрался до автобуса на своих ногах, а многих пришлось заносить на носилках. В автобусе было очень тесно. Он нашел место на полу, сел, подтянул колени и положил на них голову. Поверить в это было невозможно — он едет домой. К матери, к отцу. К Эрику. В Фьельбаку. Аксель уже давно запретил себе думать о доме. Но сейчас, когда спасение было так близко, его захлестнули воспоминания. Однако в глубине души он понимал, что так, как раньше, уже не будет. И он никогда не будет таким, каким был. Потому что видел вещи, которые изменили его навсегда.

Аксель стал другим человеком, и он ненавидел этого другого. Он ненавидел себя такого, каким стал. Ненавидел все, что ему пришлось делать, ненавидел все, чему стал невольным свидетелем. И еще не все кончилось… Путь был долгим и мучительным, полным боли, дурных запахов, болезней… Вдоль дороги полыхали пожары, земля лежала в развалинах. Двое умерли по дороге. Один из них прислонился к плечу Акселя, и они так и задремали, ощущая тепло друг друга. Но на рассвете Аксель пошевелился, и его сосед безжизненным мешком свалился на пол. Аксель равнодушно отодвинул его и крикнул сопровождающему офицеру. Еще одна смерть. Он видел очень много смертей.

Он все время закрывал рукой ухо. Иногда в нем появлялся какой-то странный монотонный шум, но в основном стояла глухая, пустая тишина. Конечно, он после этого видел вещи и похуже, но этот приклад, направленный в его голову парнем, с которым он почти подружился… это крайняя, недопустимая степень предательства. Они, конечно, стояли по разные стороны баррикад, но могли же говорить, как люди, даже улыбались друг другу… Но в тот момент, когда тот поднял винтовку и Аксель почувствовал острую боль, а потом услышал хруст кости, он потерял все иллюзии. До этой минуты он считал, что в человеке преобладает добро.