Железный поход. Том 1. Кавказ – проповедь в камне

Сами гребенские казаки (которых так называли потому, что они жили «по гребням гор»), как правило, не укоряли жен за любовников, не били плетьми, если те были до того тороваты; лишь бы на долю мужа перепадала «щербатая копейка», а тем более, если на приношения любовника заводился новый скакун или шилась дорогая красивая черкеска. И даже напротив, на супружницу сыпались упреки и брань, если она не заводила такого богатого побочина. «Выходит, рожей не вышла, али неловкой уродилась девкой… – ворчали меж собой казаки. – Чего ж тут лоб разбивать, коли баба промашку дала и не сумела, дура, захомутать такого важного человека, коим воспользовалась ее трясогулка-соседка». Случалось, что побочины были и у незамужних девиц, и родня не только смотрела на это непотребство сквозь пальцы, но и нимало не беспокоилась. «Был бы до того человек достаточный… Шобы способно было извлечь для дочки и для себя славный барыш».

Но если казачки фронтира55 и увлекались любовными интрижками, плели шуры-муры с заезжими офицерами, а казаки до некоторой степени терпели этот грех, то никак нельзя сказать, чтобы последние были порочны в иных отношениях.

«…Скажем, шоб кража или воровство жило между гребенцами, не приведи Господь, сударь! – рассказывал Лебедеву бывалый, белый как лунь лекарь, ехавший с ним в коляске до Ставрополя. – Оно, конечно, чихирят сии хлопцы молодецки… Но чтобы видеть валяющихся от пьянства казаков по улицам, как в России, а тем паче буйствующих и дерущихся меж собою, такого ни в жизнь. Ну-с, а ежели-с до храбрости и о лихом наездничестве наших казачков, тут и говорить нечего. Это геройство их брат доказал миру бесчисленными примерами. Эт сколько, сударь, только на моей памяти они проявили удали, а я тут почитайте-с двенадцатый год… Руки и головы пришиваю. Уж сколько было случаев, где десятки наших защищались насмерть супротив сотен неприятеля! Э-э-э… то история, батюшка…»

– Выпей, Аркашенька, выпей, песня моя… легче станет. – Вдова с распущенной косой, почти до обнаженных колен, протянула кружку чихиря. – Завтракать разве будем? Наказать служке ставить на стол… Пирог с капустой имеется, соблаговолите? Есть и десерт к чаю.

– У меня свой десерт, милая, – шумно выдохнул Лебедев. Поставил на подоконник пустую крыжку, порывисто прижал хозяйку к груди и крепко поцеловал ее в пунцовые губы. Та охнула томно и обмякла в мужских объятиях.

Ротмистр сгорстил пальцами скользящие по бедрам оборки и, освободив ее от последних покровов, опрокинул на пахнущие душицей простыни. Тело казачки, изнемогая от желания, изогнулось «мостком». Она схватила Аркадия за широкие плечи, затем заполошно за волосы, застонала, его пальцы медленно двигались вдоль нежной шеи, их губы снова слились, жар стал единым, и тело вдовы затрепетало до самых глубин.

«Какова игрунья!» – горячо подумал Лебедев, жадно запустил пальцы в египетскую тьму рассыпанных по подушкам волос, прижал к себе.

Женщина не отбивалась, напротив, улыбалась уголками приоткрытых губ и скрывно поглядывала на любовника черно-карими глазами из-под темных ресниц. Потом, чуть погодя, вдруг рассмеялась по-летнему светлым счастливым смехом.

– Что так? – смутился Аркадий. – Что за глупые шутки?

– Да уж больно охоч ты до бабьего добра, гостенек. То ли не жалують вас, касатик, в столице… то ли боитесь вы барышень там своих?..

– Молчи, молчи, глупая! – запаленный и хмельной, он завис над нею, упираясь крепкими мускулистыми руками в перину.

– Чего же ты обмер, соколик, глаза с думой? Сбрехай шо ласковое… Чай не дед во сто лет, гляди, остыну… не растопишь.

Она опять улыбнулась не то ему, не то своему бабьему счастью, глядя прямо и близко в его сумеречно-зеленые глаза.

Он лишь иронично усмехнулся в ответ: «Вот уж воистину женщина любит ушами, причем обоими».

Рука его провела разбросанными пальцами по линии живота, задержалась у влажного центра притяжения, коснувшись темного островка волос…

Вдова почтмейстера Глазкова закрыла в сладкой истоме глаза, отвечая на его ласки музыкой шепота и стонов; теплые волны неги омывали тело, властно овладевая ее существом.

– Ну что же ты? – Она судорожно нашла губами его рот, подрагивавшие бедра раскрылись, готовясь принять его силу…

А потом они отдыхали, снова пили чихирь с размешанным в нем цветочным медом, шептались о всякой глупости, далекой от Кавказской войны, и лишь к полудню вышли к столу, на котором дышал жаром в третий раз за утро растопленный самовар.

Румяная и счастливая Оксана Прокопьевна тем не менее не преминула цыкнуть на набравшую в рот воды Матреху и, живехонько отправив ее «дозорить» за дверь, сама взялась потчевать любезного постояльца.

В горнице пахло печеным тестом, калеными орешками и цветами; горшки с последними густо стояли на подоконниках, закрывая своей наливной зеленью окна.