Железный посыл

— Ну-ка, — сказал он наконец, обращаясь к старшому, — возьми ногу. Правую!

— Эй, кто там! — крикнул старшой. — Ногу подержите!

Прибежали мальчишки, взяли ногу. Ясно, на двух ногах лошадь не устоит. Если ей правую поднять, она левую непременно опустит.

И как только один из мальчишек согнулся под тяжестью правой ноги, Анилин как ни в чем не бывало ступил на левую ногу.

— Прикинулся, — дал диагноз доктор.

Телефон тут раздался. Внутренний. Служебный. Драгоманов. Он все уже знал. Знал, что Кормилец хромает. Он просто заныл в трубку:

— Ну, что там?

— Прикинулся, — проговорил я как заводной следом за доктором.

Мне приходилось об этом слышать от стариков, но я всегда относил это за счет тех разговоров, что раньше все было не так, как теперь. И ездили прежде не так, и лошади были не те… «До того были умные лошади, что не хочется ей на приз скакать, она и прикинется хромой!» И вот своими глазами это увидел, хотя почему именно в тот день наш Кормилец решил нас напугать и прикинулся, не могу ответить. Такие загадки в конных летописях вообще встречаются. Почему, например, с Черным Принцем неразлучна была кошка.^[15]

— Прикинулся? — переспросил в трубке Драгоманов, тоном сразу же до того изменившимся и успокоенным, будто у него на глазах лошади «прикидывались» каждый день. Вот уж поистине старик! А еще молодым прикидывается, в баню ходит. — Ты не забудь, — между тем говорила трубка мне, — нам сегодня с тобой к Вильгельму Вильгельмовичу идти.

«А сало-то сгорело, — пронеслось у меня в голове, — от жены попадет…»

— А еще голосить вздумала! — тем временем ржал, потешаясь над Клавиным страхом, доктор.

8

Вильгельм Вильгельмович Вильдебранд жил недалеко от ипподрома. Это был знаток-теоретик, совершенно легендарный. Уже много лет, говорили о нем, не видел В. В. ни одной лошади, дабы не замутить скакуна-идеала, сложившегося у него в голове. Все, все, говорили о нем, что ни совершалось на ипподромах, какие ни родились в конных заводах жеребята за последние десятилетия, все давно предвидел и предсказал Вильгельм Вильгельмович.

Мы поднялись с Драгомановым на четвертый этаж. На двери блестело В. В. В. На звонок отозвался собачий лай.

— Тубо, Дарвалдай, — послышался голос.

Дверь отворилась, и к нам был обращен вопрос:

— Чем могу быть полезен?

— Вильгельм Вильгельмович, — заговорил Драгоманов, — Василий Васильевич просил посоветоваться с вами относительно жеребца.

— Прошу.

Кругом теснились книги. И все иностранные. С золотом. А бронза и картины (конечно, конные) сияли такие, что форы даст и драгомановскому кабинету.

— Древние говорили: «Книги имеют свою судьбу», — произнес Вильгельм Вильгельмович, опускаясь в кресло и вместе с этим надвинув брови на глаза. — Я скажу: «Судьбу имеют и линии в скаковой породе». Бросая беглый взгляд на современный скаковой мир, мы убеждаемся, что слава элитных производителей, оставивших неизгладимый след, подчинена органическому закону: она рождается, растет, расцветает, а потом клонится к упадку…

Нас он не спрашивал ни о Париже, ни о Триумфальной Арке, он говорил:

— Если взять средоточия скаковой жизни, подобные Сан-Клу…

Глазами я спросил Драгоманова: «Бывал В. В. В. в Сан-Клу?» Драгоманов только головой закрутил, как бы отвечая: «Ни под каким видом!»

— Тогда, — говорил В. В. В., — действие этого закона обнаружится со всей неоспоримостью. Сегодня лавры пожинают Сальвадоры… А завтра солнце Аустерлица встает для потомков Алариха. От Сиднея до Сан-Франциско, от Парижа до Пятигорска — Аларихи, Аларихи, сплошные Аларихи… Еще в тринадцатом году (если дать себе труд хотя бы перелистать старые выпуски журнала «Рысак и скакун») мною было писано: «Потомство Бой-Бабы и Флоризеля, выведенное на инбридинге…»

Собака вдруг зарычала.

— Тубо, Дарвалдай, — сказал хозяин. — Странный пес, не любит слова «инбридинг»… (Это значит — сведение вместе родственных линий.) Впрочем, как и мои оппоненты!

В. В. В. горько усмехнулся.

— Фанатики прямых линий, они не чувствуют ритма иппической истории. Но я рад, что отрешились наконец от дурмана их нашептываний и решили принять точку зрения историческую. «Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними», — говорили древние. Что ж, будем надеяться — к лучшему. Сквозь все испытания, посланные мне судьбой, я пронес веру в породу. По мере своих сил стремился я проникнуть в тайны крови. Кровь!

Вскинув бровями, В. В. В. встал.

— Кровь! Англичане, нация конников, говорят: «Кровь сказывается». Лев Николаевич не случайно так любил эту поговорку.

Я припоминал, кто же у нас в Главконупре был Лев Николаевич?

— Не имея счастья встречать его лично, я все же слышал от людей его круга, что он, не знавший, в сущности, коннозаводского дела и на скачках не бывший ни разу в жизни, но все же понимавший толк в лошадях, он, создатель Холстомера и Фру-Фру, понимал значение этого принципа много глубже специалистов…

— Вильгельм Вильгельмович, — вдруг вставил Драгоманов, — дело прошлое, но скажите, как все-таки насчет Холстомера и шишкинских аттестатов?^[16]