Железный поток. Морская душа. Зеленый луч

— А вот станем на якорь, приходи на партсобрание. Открытое. Комиссар сказал, чтоб ты обязательно был, — ответил Костровцев, отводя глаза в сторону…

Кают-компания быстро наполнялась, и Снигирь едва успел занять место в одном кресле с рулевым Владычиным, как вошел комиссар, а за ним англичанин, Костровцев и командир корабля. Они прошли к столу, и собрание открылось.

— Слово для доклада предоставляется политэмигранту товарищу Бэну Хьюдсону, — сказал комиссар и первым хлопнул в ладоши.

Снигирь опешил, но, пока трещали аплодисменты, сообразил, что комиссар бьет на эффект: пусть сперва тот поговорит, а потом он предложит Снигирю сорвать с него маску.

— Переводить будет товарищ Костровцев, он в Англии был, ему и карты в руки, — сказал комиссар, садясь. — Скажи ему, пусть начинает.

Англичанин встал, заметно волнуясь.

— Комредс, — сказал он и быстро произнес длинную фразу.

— Товарищи, — сказал Костровцев, смущаясь и отодвигая пальцем воротник кителя, — прежде всего он просит позволения… передать вам… — Он махнул рукой и быстро закончил: —Одним словом, приветствует Красный Балтийский флот от имени Английской коммунистической партии и все такое прочее…

Командир улыбнулся, и, пока хлопали, он, наклонившись к комиссару, что-то ему сказал, смотря на англичанина. Тот тоже улыбнулся и стал говорить медленнее, Костровцев, запинаясь, переводил:

— Товарищи! В нашем общественном… общем деле освобождения рабочих всего мира большим… как это… препятствием служат национальные переборки…

— Перегородки, — подсказал командир, и англичанин опять улыбнулся, смотря на Костровцева.

— Верно, национальные перегородки… Сейчас я болен… Но тут обо мне он… дело, так сказать, личное.

Командир, окончательно рассмеявшись, встал.

— Товарищи, — сказал он, — маленькая неувязка. Товарищ Хьюдсон сказал дословно следующее: «Вот сейчас я мучаюсь, видя перед собой впервые советских матросов, целый коллектив партийцев-матросов, и не имея возможности говорить с ними на одном языке. Боюсь, что товарищ Костровцев несколько неточно передает вам мои слова. Это тоже одно из проклятий национальных разделений…».

Смех прокатился по собранию, и кто-то крикнул:

— Просим, товарищ командир! Переводите сами!

— Пожалуй, я буду не лучше предыдущего оратора. А впрочем, попробую.

Он повернулся к Хьюдсону и обменялся с ним несколькими фразами.

— Провалил, Костровцев, — сказал комиссар, укоризненно качая головой. — А еще в Лондоне жил…

Костровцев, сконфуженный, но довольный, сел, вытирая платком шею.

— Комредс, — опять начал Хьюдсон, и командир стал рядом с ним.

Он был широк в плечах, спокоен и прост. Тридцать семь лет несколько отяжелили его, и говорил он, как стоял: плотно, широко и уверенно.

Говорить он привык, и говорил хорошо, не задерживаясь на середине фразы и обходясь без неизбежных «так сказать», «значит» и прочих ненужных слов, употребляемых ораторами в качестве уловки, пока мысль не оформится в слово. Он переводил сразу по две-три фразы, останавливая англичанина поднятой рукой.

Следующей мыслью Хьюдсона была оценка Красной Армии и Флота как армии класса, а не нации. Это бесспорно для вас, сказал Хьюдсон, и это с каждым днем укрепляется в сознании разорванного на нации пролетариата.

Англичанин! На этом слове висит проклятье многих наций, сказал Хьюдсон. Оно звучит последней бранью в устах индуса, негра, бушмена.

Англичанин! Англия шлет в колонии самых твердых и жестоких слуг английского капитала. Именем Англии прикрываются его страшные дела.

Англичанин! Это слово туманит ум многих, заливает глаза кровью и зовет к мести.

«Смотрите, как ненавидит нас с вами мир, — говорят нам банкиры и фабриканты. — Нас ненавидят за то, что Англия сильнее всех, что она обеспечивает каждому англичанину благосостояние, за то, что она дает работу вам, английским рабочим, а не немецким. Нас ненавидят как представителей единственной нации, которая сумела утвердить свое место под солнцем. Смотрите, как весь мир хочет уничтожить нас, англичан!»

Так говорили нам, матросам крейсера «Корнуэлл», в 1914 году, когда мы переменили в погребах практические снаряды на боевые. Тогда мы не знали, что мир делится не на нации, а на классы. Я был сперристом. Билли Кросс был рулевым. Это он сказал мне первый об этом. Я рассмеялся — это придумали немцы, чтобы ослабить Англию. Мы топили немецкие подводные лодки. «Там такие же рабочие, как мы, — говорил Билли. — Почему мы их убиваем, ты знаешь?»

«Корнуэлл» метался по всем океанам. Мы обстреливали где-то у Африки остров. На нем была деревня. Билли сказал: «Там такие же крестьяне, как мы».

Война все же надоела. Она закончилась. Мы думали отдохнуть. Но через месяц мы опять приняли боевые снаряды и пошли в Белое море.

«Вот Россия, — сказали нам. Берега были унылы. — Та Россия, которая изменила Англии. Она продалась немцам и бросила нас в самый тяжелый момент войны. Измену она назвала революцией. Мы пришли сюда наказать изменников, из-за которых были убиты лишние тысячи англичан».

Это было понятно. Но Билли вечером сказал:

— Бен, а зачем здесь болтаются траулеры?