Железный Путин: взгляд с Запада

Источник продолжал: «Некоторые из высокопоставленных политиков многое понимали, но понимали под весьма специфическим углом зрения. Реально определяли политику в отношении России люди, которые на протяжении 1990-х гг. занимались проблемами европейской безопасности, их целью было завершить не законченный в 1990-е годы процесс — создание свободной, неделимой и мирной Европы. И существовало мнение, что если принимать Россию, то в перспективе придется каким-то образом подтверждать ее право на защиту определенных интересов или привилегий».

Таким образом, политика Буша в отношении России формировалась преимущественно людьми, которые в первую очередь заботились о безопасности Центральной и Восточной Европы, которые верили, что Запад «победил» в холодной войне, и были решительно настроены присоединить бывших советских сателлитов к свободному Западу, в том числе к НАТО и Европейскому Союзу — даже с риском пойти на конфронтацию с Россией. Польша, Чехия и Венгрия уже стали членами НАТО в 1999 г., и теперь альянс готовился запустить вторую волну расширения — включить в состав альянса Словакию, Словению, Болгарию и Румынию, плюс (что могло вызвать наибольшее недовольство России) прибалтийские страны — Эстонию, Латвию и Литву, которые недавно еще входили в состав СССР и непосредственно граничили с нынешней Россией.

Дэн Фрайд говорил в интервью: «Не требует доказательств тот факт, что интересы и свободы стран, пострадавших от советской оккупации, должны были оказаться заложниками российского чувства утраты империи. Ведь в известной степени Советы достигли своего влияния в Европе благодаря господам Молотову и Риббентропу, или, если угодно, Сталину и Гитлеру»³.

Однажды за завтраком в лондонском отеле я сказал Нику Бернсу, что Россия может иметь законные основания беспокоиться по поводу расширения НАТО до ее порога и размещения нового американского вооружения. Это, в конце концов, ее «задний двор». И получил бескомпромиссный ответ: «Перебьются! Они потеряли это право. Теперь это американские национальные интересы»⁴. На мой взгляд, такой ответ должен был послужить препятствием для включения в общеевропейский процесс даже реформированной, «демократической» России. По мнению Бернса, она «потеряла право» влиять на события на своем заднем дворе, очевидно, унаследовав грехи Советского Союза, в то время как США получили право на такое влияние, поскольку это затрагивало «американские национальные интересы».

Он продолжал: «Когда зашел разговор о включении в состав НАТО прибалтийских стран, и в Европе, и в Вашингтоне разгорелись жаркие споры. Даже Джордж Тенет [директор ЦРУ], к примеру, был против. Но многие из нас, по существу, потеряли надежду на то, что России можно доверять или интегрировать ее в Европу. К 2002 г. усилилось подозрение, что Путин — не тот человек, каким мы его себе представляли, что он не может превратить Россию в надежного союзника. Мы пришли к заключению, что хотим иметь хорошие отношения с Россией, но главной нашей целью в регионе после окончания холодной войны была свобода и освобождение стран Восточной и Центральной Европы. США сильно сопротивлялись этому, нам пришлось много спорить, но мы были уверены, что с русскими надо быть осторожными. Мы решили, что важнее добиться одной реальной цели после распада СССР. Джордж Буш стал горячим сторонником этой идеи».

Неоконсерваторы полагали, что вера в Россию, сложившаяся в 1990-е гг., провалилась. «Я понял, что Россия снова попытается занять в Европе доминирующее положение, и что мы должны защитить страны Центральной и Восточной Европы, — сказал Бернс. — Путин готов вернуть России былую мощь. Это стало ясно к концу 2002 г.»⁵.

Эта фраза была решающей. Вернуть России былую мощь — именно то, к чему стремился Путин и именно то, чего не могли перенести многие в Вашингтоне.

«Русофилы» из администрации президента США находили отклик в Западной Европе, но не в Вашингтоне. Один из них говорит: «Очевидно, в администрации существовало мнение, что пониманием и раскрытием позиции русских вы как бы поддерживаете и одобряете ее. В Европе такого мнения не было. Вот почему наши позиции с Германией и даже с Великобританией не совпадали. Большинство европейских собеседников старались угадывать, что Россия чувствует по тому или иному поводу, они не хотели открытой конфронтации».