Железный старик и Екатерина

– Ну что, Сергей Петрович, – отметим событие? – кивнул Винеев на кафе через дорогу. Под названием «У Маруси».

Точно. Спасение от простуды. Выпить! Через пару минут уже раздевались в кафе.

– Вы простите меня, Сергей Петрович, за любопытство, но кто вам приходится этот Городсков Роман Валерьевич? – спрашивал, управляясь с бифштексом, Финеев. – Он ваш внук?

Дмитриев уже хлопнул три рюмки. Колун-нос его пошёл окалиной. Дмитриев тоже пилил ножом в тарелке. Однако прервался, потрогал на столе пластиковый файл с документами. Словно убедился, что они на месте. Лишь после этого ответил:

– Он сын и внук моих добрых знакомых. Он стал дорогим мне человеком. Я с ним подружился. Разве этого мало в наше подлое время? – Опять налил в рюмки. Поднял свою: «Ваше здоровье!» Хлопнул, стал закусывать.

Значит, завещание на квартиру написал постороннему человеку, мальчишке. Как баба подпершись рукой, Финеев смотрел на безрассудного старика. А тот, смахнув салфеткой с губ, уже рассуждал:

– Знаете, Валентин, вообще-то только дети делают нас людьми. Общение с ними. Приходится подтягиваться, стараться быть лучше, чем ты на самом деле. А так, кто ты есть – желчный, никому не нужный старик. Никто тебе не пишет, не звонит. Тебя нет. Ты невидим… У вас есть дети, Валентин?

У Финеева не было детей. Он удивился такому рассуждению старика. Можно сказать, простился с квартирой и не унывает. Смотрел на старика, как будто тот уже квартиру потерял. Безвозвратно. Жалея, хотел даже расплатиться за всё, что съели и выпили. Однако новоиспечённый бомж не позволил. Ни в коем случае, Валентин! Сам начал выкладывать купюры официантке на стол. Этаким завсегдатаем, кутилой. Потребовал ещё сто грамм. На посошок, девушка!

Сидели дальше, разговаривали. Финеев рассказывал о себе:

– Я ведь бизнес имел, Сергей Петрович. Четыре года был директором небольшой фирмы. Да компаньон кинул. Свинтил со всеми деньгами. Где-то в Америке сейчас. Пытался ещё раз подняться. Уже один. Не вышло. Вот и в завхозах оказался.

Финеев загрустил, подпёрся кулаком:

– Мы ведь живём по принципу русского человека, Сергей Петрович. По единственному. Дают – бери. Бьют – беги. Отвечать ни за что не можем, не умеем. Какой тут к чёрту бизнес.

– Валентин! Не грустить! Поднимешься! – уже приказывал Дмитриев. – Всё у тебя в порядке! Не грустить!

Пятясь, хватаясь за стулья, – поднялись. Как бы в бизнесе. Как бы каждый в своём. В кафе уже бомбила музыка из чёрных ящиков. Возле эстрады самозабвенно толклись мужчины и женщины.

К гардеробу шли с добрыми улыбками хорошо оттянувшихся забулдыг, осторожно обходили столики с весёлыми людьми. Один – старый, высокий, с пластиковой папкой в руках, другой – сравнительно молодой ещё, невысокого роста.

Под сахарными звёздами, словно разбивая их вдрызг – ударились и поцеловались. Дали клятву, что завтра встретятся здесь же. Сергей Петрович! Валентин! И пошли в разные стороны.

В верхнем ящике стола вздрюченный алкоголем Дмитриев видел всё преувеличенно чётко, рельефно. Затёртые купюры казались свежими, новыми. Даже хрустящими. Свернувшаяся нитка мутного жемчуга – будто бы сияла.

Как мусор – сдвинул всё влево, аккуратно положил пластиковый файл с документами. Жемчуг выдавился на край папки. Но это ничего. Будь Надежда жива – одобрила бы всё.

Вытянул всю нитку. Полюбовался её сверканием. Этот жемчуг купил жене на годовщину свадьбы. В ювелирном на Ленина.

Сидел на диване. Перебирал жемчужины будто чётки.

3

Из Уфы приезжали на свадьбу мать и отец. Гобоист Пётр Петрович Дмитриев, отыграв под сценой театра двадцать пять лет, был уже на пенсии. Мать продолжала работать. Всё ещё одевала певиц-толстух.

Посреди шумной свадьбы во дворе дома на окраине они сидели потерянно, забыто. В самом конце длинного стола. Отец сильно постарел. Плешивая голова его с буйными когда-то волосами (не хуже даже, чем у самого Шавката Нургалиевича) теперь походила на выдутое осенними ветрами гнездо. Мать, как птица этого гнезда, прижималась к отцу, держала его руку.

Умеренно пьяный, счастливый, Дмитриев всё время подходил к ним и, приобняв, словно бы показывал на свою брошенную невесту. На другом конце длинного стола. Мол, вон она, моя невеста, по имени Надежда. Моё счастье. Сейчас, правда, хмурится она от того, что я её оставил. Но с ней пройдёт. Уверяю вас! Смеясь, возвращался обратно. Под крики «горько» крепко целовал вскочившую Надежду. Точно глушил её недовольство гранатой. Падал на стул и махал родителям. Видели, всё обошлось. Смекалка. Русская.