Железный волк

И отложил его. Смешно, гневно подумал он, Ей нож не страшен. Ведь как убить Ее? Она и так мертва. Но и жива – по-своему. А ты… Сейчас, пока живой, тело с душой едино, а после тело здесь, в тереме, останется, приедут сыновья, снесут его в Софию, народ будет глазеть на тебя мертвого и тешиться… А что будет с душой? Куда она тогда? Ведь не взлететь твоей душе, потому что уж больно она тяжела. За столько лет столько грехов на ней… Князь усмехнулся и подумал: ну и что, а был бы молодым, и что с того? Князь он на то и князь, чтобы грешить… Нет, даже так: князь – это сразу зло, зло от рождения. И нельзя отречься от венца, когда ты от рождения князь. Значит, уже само твое рождение, кровь княжья – вот твой крест на всю жизнь! Ведь даже если потеряешь совсем все, останешься сам-перст, то все равно ты князь. И так не раз уже бывало. Вон как тогда, когда зимой… да, уже тридцать лет тому… ты шел по Волхову – один. Пришел в селение, а там…

Нет-нет, не то, гневно подумал князь, опять не то! Пресвятый Боже! Ради врагов моих спаси меня! Не на меня, на них излей огонь ярости своей! Да будет им…

– Всеслав!

Князь вздрогнул. Вот Она! Уже стоит в дверях! На Ней широкий плащ, вроде варяжского, и капюшон глубокий, как у Олафа…

Нет, что ты! Нет там никого! Тьма непроглядная, откуда разглядеть?! Князь усмехнулся…

И тут же опять тот же голос:

– Что, князь, не ждал?!

А голос у Нее надтреснутый, визгливый. Князь вытер лоб, перекрестился, потом сказал как можно тверже:

– Нет, ждал. Входи, садись. Небось, устала?

Она чуть слышно усмехнулась и ответила:

– Да, есть маленько. Сяду.

И подошла к нему. Нет, он Ее не видел. Он только слышал, как заскрипели под Ней половицы. Потом, прямо в лицо, почувствовал ее холодное дыхание…

– В ногах! В ногах садись! – хрипло воскликнул князь и вжался в стену, задрожал. И снова нож схватил.

А Она…

Склонилась еще ближе и сказала:

– А ты… как молодой цепляешься! Не стыдно тебе, князь? В твои-то годы!

Он молчал. Она, немного подождав, спросила:

– Ты что, Всеслав, еще на что-нибудь надеешься?

– Я пока жив… – и спохватился, замолчал.

Она это почуяла, хмыкнула. Недобро сказала:

– Ну-ну! Уже опять что-то затеял! Смотри, как бы потом не пожалел.

– Не пожалею!

– Ладно!

И Она отошла, и села у него в ногах. Тюфяк под Ней прогнулся… А князя бросило в озноб. А после в жар. После опять в озноб. Но руку он не разжимал и ждал, что будет дальше…

Как вдруг Она строго сказала:

– Брось нож, Всеслав!

– Что?

– Нож, говорю. Ну!

Он, правда, не сразу, но все-таки бросил. Нож глухо брякнул об пол.

– Вот так-то вот! – сказала Она радостно.

И тотчас же чуть-чуть придвинулась к нему. И продолжала:

– Я оказала тебе честь. Да, князь – великую! С другими знаешь как? Р-раз – и готов. А с тобой церемонюсь. Сижу и жду. Ты помолись, Всеслав! Чего молчишь? Молиться-то тебе, небось, придется долго. Боюсь, ты и до светлого не справишься. Или ты что, и меня захотел переклюкать? Как этих… дальних своих братьев!

– Нет, тебя не обманешь.

– И то! И об отсрочке не проси. Не дам!

Князь затаил дыхание, не шевелился, то открывал, то закрывал глаза… И наконец спросил:

– А почему?

Она негромко засмеялась и ответила:

– Смешной ты, князь. Не понимаешь, что ли, кто к тебе пришел? Сейчас умрешь! Ну, не хочешь молиться, и ладно. Я знаю, в Бога ты не веруешь. Так встал бы, подошел к окну да подышал. Вон дух легкий какой! Весна, князь, на дворе!

– Так не надышишься уже, – угрюмо сказал князь.

– Ну, не знаю! – сказала Она. – Вон другие, все дышат. Да и потом: яви смирение! Пока живые, говорите о смирении, а как я прихожу…

И Она замолчала. Всеслав смотрел мимо Нее. Да только что там усмотришь? Лучина догорела, тьма. И за окном то же самое – ночь… А вон далеко, на Великом Посаде, завыла собака. Ну что же, смерть так смерть, подумал князь почти что равнодушно. И тут же подумал: и смерть неплохая. Потому что не в бегах и не в цепях. Ты в своей отчине, Всеслав, и волоки твои – с Двины на Днепр – и все за них платят. То есть всё, как отец завещал. И теперь его внукам останется. А тебе, Всеслав, – честь, и великая! Потому что Она и впрямь не с каждым станет разговаривать. И все-таки…

Князь облизнул пересохшие губы, спросил:

– Так почему нельзя просить отсрочки?

– Жить больше, чем положено, нельзя, – очень строго сказала Она. Потом еще важно добавила: – Всему свой срок.

И тотчас же зашевелилась, пересела…

А он быстро спросил:

– И мне?

– Да, и тебе! – еще строже сказала Она. – И так вон семьдесят отмерили!

И пересела – еще ближе. Потом еще ближе! Он не сдержался, закричал:

– Нет! Подожди!..

И спохватился, закусил губу, подумал сердито: да как это так?! Он, самовластный князь, а скулит как холоп!

– Жду, жду, – насмешливо откликнулась Она. – Я даже, если хочешь, отодвинусь. А ты кричи, не бойся. Все равно нас никто не услышит.

И ведь правда, подумал Всеслав, Игнат давно ушел к себе и теперь крепко спит. А там, внизу, где младшая дружина, так этих и днем не добудишься!

– Да, – сказала Она, – всем свой срок. Вот, скажем, твой прадед Владимир, и дед Изяслав, и отец – все уходили вовремя.