Железный занавес. Подавление Восточной Европы (1944–1956)

Триумф Нерлингера был столь же полным, как и его психологическая трансформация. Подобно Максу Лингнеру, ему искренне хотелось соответствовать духу времени, и он сознательно пошел на «перековку», позволяющую приспособиться к новой социальной среде. В этом смысле у художника было много общего с рабочими, которые изображались на его картинах, а также с их коллегами из Сталинвароша и Новой Гуты. Они тоже, как считалось, перевоспитывались своей средой и тоже желали соответствовать духу своих новых городов.

Мечты создателей социалистического города выходили далеко за пределы кирпичей и строительного раствора. С самого начала их амбиции предполагали трансформацию не только искусства и урбанистического планирования, но человеческого поведения. Сталинварош, согласно первоначальному замыслу, представлялся как «город без нищеты и без периферии», то есть без трущоб на окраинах[1130]. В самом социалистическом городе рабочим полагалось вести более «культурную» жизнь, чем прежде, причем ее образы в мельчайших деталях воспроизводили быт довоенной буржуазии. В Сталинвароше проблески манящего будущего стали заметны летом 1952 года, когда жилые дома вдоль улицы Первого мая привели в относительный порядок, саму улицу заасфальтировали, а строительный мусор вывезли. Прилегающее пространство стало местом, где нарядно одетые люди могли неспешно прогуливаться по воскресеньям; вскоре его прозвали местной Швейцарией. Именно на это, по словам историка Шандора Хорвата, и рассчитывали планировщики. Новые городские пространства порождали новый вид рабочего — «городского человека»: «„Городской человек“ ведет трезвую жизнь, вместо пивных ходит в кино и театр или слушает радио, носит современную и удобную готовую одежду. Ему нравятся пешие прогулки, он любит „разумно“ проводить свободное время на пляже. В отличие от деревенского жителя, он обставляет свою квартиру городской мебелью, предпочитая фабричные гарнитуры столам и стульям, изготовленным краснодеревщиком вручную. Отдыхает он на практичной софе. В квартире „городского человека“ есть ванная комната, где он регулярно моется. Он не использует ванну для содержания домашних животных или хранения продуктовых запасов. В рабочие дни он питается на комбинате, используя кухню в квартире для приготовления только легкой пищи. Вечернее время он проводит с семьей в гостиной. На балконе своего современного, светлого, просторного жилища „городской человек“ принимает солнечные ванны или дышит свежим воздухом с детьми. Белье здесь не сушится, потому что в здании есть общественная прачечная»[1131].

Но «швейцарский рай» посреди Сталинвароша был крошечным. В 1952 году он состоял лишь из одной улицы. Повседневность прочих городских районов этого города, как и жилых кварталов Сталинштадта и Новой Гуты, выглядела совсем иначе.

Первое десятилетие своего существования социалистические города отметили необычайными успехами: каждый из них рос фантастическими темпами. В Новой Гуте, основанной в 1949 году, к концу 1950-го проживали 18 800 жителей, а к 1960 году — уже 101 900[1132]. Сталинварош с конца 1950 года всего за год увеличил численность жителей больше чем вдвое — с 5860 до 14 708 человек[1133]. Сталинштадт, где в 1952 году было 2400 горожан, в 1955 году достиг отметки в 15 150 жителей. В любой развивающейся стране такой быстрый рост гарантировал хаос, дезорганизацию, управленческие ошибки, а возможно, и что-то худшее. Так и получилось во всех упомянутых случаях. Как вспоминал Юзеф Тейхма, «все это было… поразительно примитивно».

Тейхма прибыл в Новую Гуту в 1951 году, когда ему исполнилось двадцать четыре года — в том же году он участвовал и в берлинском фестивале молодежи и студентов. Родившись в крестьянской семье в забытой богом деревеньке на юго-востоке Польши, юноша смог получить высшее образование благодаря тому, что теперь оно стало бесплатным; при сохранении довоенных порядков родители никогда не сумели бы его выучить. Будучи студентом, он вступил в молодежную организацию Крестьянской партии, а когда в 1948 году она объединилась с Союзом польской молодежи, автоматически стал его членом. Талантливому и преисполненному энтузиазма юноше быстро предложили работу в штаб-квартире Союза в Варшаве. И хотя он надеялся поступить в университет, это намерение отступило перед другими, более неотложными задачами. Глава варшавской кадровой службы партии неожиданно позвонил ему в офис, предложив возглавить открываемое в спешном порядке отделение Союза польской молодежи в Новой Гуте. Юноша согласился. Вот так, вспоминал он, «мне пришлось стать лидером многих тысяч молодых людей: я нес ответственность за их образование, культуру, спорт — за все»[1134].