Железом по белому

Юноша поднялся на вершину темного холма и бросил взгляд на расстилающуюся перед ним долину. Вон те группки огоньков — это деревни. И именно к одной из них и нужно двинуться. Потому что он уже сбил ноги, адски замерз и, если он немедленно не найдет добрых людей, которые снабдят его крепкой выпивкой и ночлегом в тепле — он сляжет с простудой.

А болеть ему некогда.

Глава 54

4

Поселение оказалось несколько дальше, чем можно был понять по свету огней в ночи, поэтому к тому моменту, когда Цайт добрался до первых домов, он промерз насквозь, дрожал так, что его кидало из стороны в сторону, хромал, потому что в темноте все же оступился и, кажется, подвернул ногу, и проклинал этапы своего жизненного пути, приведшие к тому, что он, замерзший и босой, бродит в темноте на каких-то задворках…

— Гав-гав-гав-гав!!!

…сопровождаемый визгливым собачьим лаем…

Цайт как раз дошел до момента, когда ему пришла в голову идея записаться в Черную сотню, и задумался, стоит ли сожалеть об этом решении или же оно все же было правильным.

Нижняя челюсть дрожала, зубы стучали, как часовой механизм в лихорадке, поэтому задумываться над такими сложными вопросами мозг не хотел.

Жилье. Жилище. Любое, лишь бы там было тепло. Выйди сейчас ему навстречу медведь и реши он утащить его к себе в берлогу — Цайт сказал бы только: «А там у тебя тепло?».

Вот. Вот этот дом больше всего подходит. Светится окно — значит, хозяева не спят.

Он на мгновенье дотронулся до револьвера за пазухой, но потом решил, что доброе слово предпочтительнее оружия. Это Вольф в такой ситуации, скорее всего, не задумываясь, ткнул бы стволом в открывшего дверь и сказал: «Пикнешь — пристрелю». Он, Цайт, так не умеет, он слишком добрый.

Юноша проскользнул в массивную калитку и, вяло отмахнувшись от прыгавшего на веревке с отчаянным лаем песика, прошагал к дому. Силы начинали оставлять Цайта, поэтому подъем на несколько ступенек крыльца дался тяжеловато.

Постучал в дверь. Рукой, кулаком, а потом ногами. Потому что дверь была тяжелая, как будто ее украли у какой-то крепости, так что стук рукой был еле слышен.

— Kogo tam nechshistajaprinesla na nochsh gljadja? — произнес недовольный женский голос.

Цайт застонал. Он забыл о том, что совершенно не владеет берендским. Ну и что ей отвечать? Он успел выучить всего несколько слов: zdravsvujte, что значит «здравствуйте», dosvidanija, что значит «до свидания» и sobakachsheshujchshataja, что означало непонятное ругательство, запомнившееся исключительно в силу своей чудовищной непроизносимости.

А что спросила женщина из-за двери — он вообще не понял.

С другой стороны — что он могла спросить, кроме «Кого там черти посреди ночи принесли?».

Не дождавшись ответа, дверь распахнули.

Женщина. В принципе, это все, что мог сказать Цайт, потому что напротив света видел только черный силуэт.

— Ty kto takoj? — женщина схватила юношу за рукав, — Oj, da ty zhe wess mokryj kak lishnij kotenok! Ty chshto, w reke kupalsja?

Продолжая тараторить что-то непонятное, он затащила его в дом.

— Зр-др-дра-др-др-др… — из-за стучащих зубов Цайт сам не понял, что сказал.

— Zamjoerz, bednennkij malchshik… — хозяйка произнесла что-то сочувствующее и скрылась за занавеской. Цайт остался стоять посреди комнаты, дрожа и капая на пол. Впрочем, здесь было все же гораздо теплее, чем на улице. Огромная узорная печь в углу помещения просто дышала жаром.

Комната была просторная, хотя и невысокая. В одном углу, справа, громоздилась печь, в другом стояла кровать, между ними колыхалась занавеска, скрывавшая, видимо, вход еще в одну комнату, в которой скрылась хозяйка. Слева занимал весь угол большой стол, застеленный белой скатертью, вдоль стены стояли лавки, в самом дальнем левом углу висели какие-то картины.

Женщина выскочила вновь, таща в руках груду одежды. Немолодая, лет тридцати, плотная, но стройная, как отлитая из серебра статуэтка. Лицо округлое, чистое, белое, черные брови вразлет, синие глаза блестят сапфирами.

— Chshto stojishh? Razdewajsja bystreje!

— Чрр-др-тр-др-ррр, — отстучал зубами Цайт.

Чего она хочет?

Женщина, махнув рукой, свалила одежный ком на лавку и сноровисто принялась расстегивать пуговицы на груди юноши.

Тут уж только последний дурак не понял бы, что она хочет. Нет, вовсе не его синего и пупырчатого тела. Женщина хочет, чтобы он, дурак промерзший, разделся, вытерся и переоделся в сухое. Вот только…

А отвернуться она не хочет?

— А выр-дыр-дыр…?

Не, не получается.

Ну, он честно пытался. Цайт принялся стягивать мокрые и ледяные тряпки. В конце концов, он не о своей стеснительности беспокоился, а чтобы не смутить хозяйку. Судя по взгляду, которым она его окинула, чтобы ее смутить, нужно что-то… кхм… большее.

Он схватил длинный отрез белого полотна, протянутый хозяйкой, и принялся вытираться, с облегчением прикрываясь.

— Lozhiss, razotru wodkoj, — женщина потянула голого юношу в сторону кровати.

Ээ… Не то, чтобы он бы категорически против, но… Но не сейчас же! Или это какая-то берендская традиция? Мол, каждого незваного гостя нужно…