Жёлтая магнолия

- Оно было не фальшивым. И… Я не собиралась бежать, - наконец ответила Миа, следя за движениями его рук, и не зная, что ещё сказать.

-Собирались-собирались. Это грязное платье на вас… Сумка с шаром… Причёска на цверрский манер. И вы вышли пройтись по дому в самый тихий час просто так? Ну и дверь вы, конечно, тоже открыли шпилькой или вилкой лишь потому, что решили прогуляться по дому среди ночи? И так внезапно оказались в моём кабинете… Вы же не думаете, что раз я до сих пор не поймал маньяка-доктора, то я настолько плохой сыщик, чтобы не заметить очевидного?

Он посмотрел на неё искоса, и ирония в его словах стала совсем уж явной.

-Послушайте, маэсса О'Мелья, не пытайтесь меня обмануть, я хорошо распознаю ложь. Но если вы расскажете мне правду, поверьте, вам не придётся прыгать в канал из окна, - он говорил спокойно, держа над огнём турку. – Даже если это вы всё рассказали газетчикам, я сам открою вам эту дверь, и вы сможете уйти. Я не стану препятствовать. Я оставлю вам те шестьсот дукатов, что заплатил Ногарола, и вы сможете спокойно покинуть этот дом и не быть мне ничем обязанной. Но только в обмен на правду.

Маэстро обернулся, держа в руках две чашки с кофе.

-Подойдите, - произнёс он негромко, и в его словах она уловила какую-то едва заметную горечь, - вы же знаете, что с моей хромотой у меня и правда не хватит прыти вас поймать.

Что-то было в его словах, и в том, как он их произнёс, и в его взгляде, непривычно тёмном…

Он не позвонил в звонок и не позвал слуг. Он стоял с чашками и смотрел на Дамиану так, что внутри всё замерло и оборвалось, как натянутая струна. Где-то вдалеке на лестнице послышались шаги, а с улицы донёсся звон дверного колокольчика, по которому кто-то ударил веслом – видимо, молочник или угольщик приплыли в палаццо. Дом просыпался, а они стояли здесь, за запертой дверью, и Дамиана отчётливо ощутила, как что-то ломается между ними в этот момент.

Видение родилось внезапно. Мелькнуло перед глазами яркой вспышкой, как будто став ответом на её мысли.

Лестница в палаццо Скалигеров и мессер Оттавио предлагает маэстро руку, чтобы помочь выйти на пирс. Ледяной взгляд окатывает дворецкого и слова бьют, как хлыстом:

-Я разве просил вас мне помогать? – спрашивает маэстро строго.

-Но, синьор… Вам же… трудно…

-Я вполне могу о себе позаботиться. Мне не нужно ваше сочувствие, мессер Оттавио, запомните это. Если мне понадобится ваша помощь, я об этом попрошу. Надеюсь, в будущем мне не придётся снова это повторять?

-Нет, разумеется! Простите, синьор, - дворецкий спешно убирает руку за спину.

Маэстро садится в лодку достаточно легко и кладёт трость подле себя. И лишь когда Пабло отворачивается и берётся за весло, а мессер Оттавио уходит с пирса, лишь тогда его лицо перестаёт быть бесстрастным и искажается мучительной гримасой боли. Он впивается пальцами в борт лодки, некоторое время смотрит на воду и на висках у него выступают бисеринки пота.

Но когда Пабло оборачивается, чтобы спросить о чём-то, лицо маэстро уже вновь такое же, как и всегда.

Миа  привыкла к тому, что его лицо обычно было спокойным и бесстрастным. А вот теперь поняла, что только тогда, когда маэстро был уверен, что его никто не видит, он позволял себе слабость – показать свои истинные чувства.  И это страдание на его лице стало для Дамианы откровением, словно она ненароком подсмотрела какую-то страшную тайну, какую не должна была видеть.

Она даже дышать перестала, глядя то на его трость, что стояла у столика, то на чашки в его руках. Маэстро стоял выпрямившись, и выглядел совсем расслабленным. Именно в этот момент она и поняла, что маэстро просто стесняется своей хромоты. В окружении людей он всегда делает вид, что эта трость ему не особо-то и нужна. Это скорее украшение. Но на самом деле это не так. На самом деле он терпит мучительную боль лишь для того…

…чтобы ему не сочувствовали. Не считали слабым. Не жалели.